ГЕНКИНА БРИГАДА
Перед литейным цехом Воронежского экскаваторного завода разбит небольшой скверик. В обеденный перерыв подышать свежим воздухом, поговорить друг с другом собираются литейщики. Приходит сюда и начальник пролета Сергей Игнатьевич Вожейко. Высокий, с крупным лицом, он садится на скамейку и не то смотрит на клены, не то обдумывает свои дела. Люди, имеющие дело с чугуном и сталью, редко бывают сентиментальными. Но здесь, в скверике, Сергей Игнатьевич способен расчувствоваться. А секрет прост: рождение сквера у него крепко связалось с рождением интересной технической мысли.
Ещё весной никакого сквера не было. Между литейным и модельным громоздились навалы желтой глины. Однажды сюда пришёл только что выпущенный экскаватор. Огромный, с длинной стрелой и ковшом ёмкостью в кубометр, он развернулся и приступил к работе. В обеденный перерыв посмотреть на его работу вышли рабочие цеха, мастера, начальники двух пролётов — Вожейко и Засыпкин. Наблюдая за тем, как тупые зубья ковша врезались в глину, литейщики шутили:
— Сила! А ведь он почти весь нами отлитый!
В эту минуту литейщики были склонны преувеличивать свои заслуги. Спору нет, многие детали прошли через литьё. Ковш, например. Вожейко посмотрел на ковш и на его литой стенке увидел толстую стальную накладку, прихваченную большими заклёпками.
— Нет, ребята, не весь! — сказал он почти с сожалением.
Ковш то вскидывался вверх, то опускался к вязкой глине. В глазах мелькали головки больших заклепок.
К этому времени на счету Вожейко было несколько удачных рационализаторских предложений. У него уже начала вырабатываться интуиция рационализатора, та особая интуиция, которая помогает человеку даже в самой мелочи находить большие возможности. «А что, собственно, делает эта тяжёлая накладка?» — спросил он себя. Он присел и стал наблюдать. Ковш опустился, двинулся, накладка заскользила по земле. «И только-то?!» Кто-то захихикал, но Вожейко не обратил внимания. Кончился обеденный перерыв — начальник пролёта не заметил и этого. Он уже прикидывал, как заменить лишнюю деталь цельным литьём. В этот же день он посоветовался с технологом Квитчастым, который отвечал за рационализацию в цехе. Молодой технолог ответил не сразу. Он долго теребил свой рыжеватый с кудряшками чуб, хмурил белёсые брови.
— Знаешь, — сказал он наконец, — это ведь изменение серьёзное. Сходи-ка ты к главному конструктору. А экономию мы сейчас подсчитаем. Я лично — за!..
На раздумье и подсчёты ушло несколько дней. По подсчётам выходило, что, кроме снижения трудоёмкости, предложение даст за год экономии металла почти на целый экскаватор. Через неделю Вожейко сидел в кабинете главного конструктора Волкова.
В то время все конструкторы работали над улучшением машины, над уменьшением её веса, поэтому рационализатор был принят особенно радушно. Волков был средних лет, с тёмными усами на бритом лице. За его спиной Вожейко увидел на стене огромную карту Советского Союза и стран народной демократии. На ней были отмечены районы, в которых работали экскаваторы воронежского завода. Каждая машина обозначалась чёрной смородинкой. Десятки таких смородинок образовывали тяжёлые гроздья. Под Варшавой — гроздь, под Будапештом и Бухарестом — по грозди. И так вся карта, от Софии до Иркутска, вызрела ими. Казалось, что великие русские реки изгибаются под их тяжестью. Дальше уже ничего не было видно, потому что почти весь восток был закрыт пышной причёской главного конструктора, который искал нужный чертёж и говорил:
— Нам теперь каждая мысль дорога. Машину нашу можно сравнить с ожиревшим человеком. Сбросит жирок — одну — две тонны — и станет крепче... Ах, чёрт побери, чертежа-то нет! Ты посиди здесь, я сейчас принесу...— И Волков ушёл в большой конструкторский зал.
Вожейко остался один. Часть карты, которую закрывала голова главного конструктора, теперь открылась. Десяток чёрных смородинок докатился до Владивостока, больше десятка — до Пекина. Вожейко улыбался. Разговор с Волковым вселил в него уверенность, что предложение будет принято немедленно. Шутка ли — сэкономить почти на целую машину! Глядя на карту, он мысленно представлял, к какой грозди прилепится новый кружочек.
Главный конструктор принёс чертежи, с обречённым видом развернул их перед Вожейко и сказал:
— Боюсь, что ничего не получится.
Вожейко даже подскочил, готовый заспорить и доказать обратное, но Волков его остановил:
— Ты послушай. Это место быстро изнашивается. Накладку легко заменить. А если принять твоё предложение, то в случае износа придётся выбрасывать весь ковш. Так ведь?
Обескураженный рационализатор кивнул головой. Волков был прав. Вожейко поднялся, молча пожал ему руку и пошёл к двери. Когда он был на пороге, Волков сказал:
— Но об этом надо ещё подумать!
***
Нет такой вещи, которую нельзя было бы улучшить. С таким убеждением Геннадий Квитчастый пришёл в литейный цех. Молодого специалиста поставили технологом, а потом доверили и руководство рационализаторством. Работа пришлась ему по душе, потому что она давала возможность утвердиться в своём убеждении. Молодой технолог не стал ждать, когда рабочие и мастера придут к нему с предложениями. Почти каждому формовщику он задавал одни и те же вопросы:
— Как улучшить вашу деталь? Как сэкономить на ней металл?
— Не знаю! — отвечали некоторые.
— А вы подумайте! — настаивал он.
И рабочие стали приходить с предложениями. Он помогал им произвести расчёты, вычертить необходимые чертежи. Вместе с ними он ходил к машине посмотреть, в каком положении находятся некоторые детали, какое значение имеют они для сложного организма экскаватора. Он консультировался с модельщиками, с конструкторами. За короткий срок он успел сдружиться с Вожейко, с формовщиком Ворошилиным, с модельщиком Погорельским, с конструкторами Косовцевым и Клигманом...
Нужда — лучший советчик. Однажды он так набегался, что не рад был своему новому предложению. И тогда пришла мысль: а почему бы всех этих людей не объединить в одной комплексной бригаде? Как рукой сняло усталость. Геннадий снова сорвался с места и обошёл их всех. Высокий светловолосый Косовцев оторвался от чертёжной доски и, разгибая своё длинное тело, сказал:
— Конструктивно твоя идея очень хороша. Появится предложение — каждый из нас будет продвигать его по своей линии. Только надо, чтобы нашу бригаду признали официально.
— Я тоже так думаю, — согласился Геннадий.
В комплексную бригаду Сергей Игнатьевич Вожейко не вошёл. Его и не приглашали. «Что ему делать в нашей бригаде? — думал Геннадий. — Он и без нас управится». Но бригадир ошибся. В это время Вожейко переживал, так сказать, творческий кризис. После неудачного разговора с главным конструктором он никак не мог собраться с мыслями. Злополучная пластина не давала покоя. Никак из головы не выходила. Взялся бы за другое дело, а она не даёт. Тем временем по его же отделению комплексная бригада вносила предложение за предложением.
Однажды на складе цеха Сергею Игнатьевичу пришлось поругаться с диспетчером механического цеха. Собственно, ругался диспетчер, а ему пришлось только выслушивать упрёки. Пахло горелой землёй и железом. Огромный дядя размахивал кулаком, наступал на Сергея Игнатьевича и буквально шипел:
— Мне что, из-за этого блока всякий раз кровь портить?! Экскаватор без него пойдёт? Нет, не пойдёт! А мне надо ещё обточить эту дуру! — при этом он ногтём показывал, где её нужно обтачивать. — Вот здесь, вот здесь!..
В таких случаях лучше молчать. И Вожейко молчал. Он знал, что бригада давно работала над тем, чтобы после литья эта деталь шла на сборку без механической обработки. Для этого с неё нужно было сбросить около сорока килограммов лишнего металла. А сама она весила чуть побольше этого.
Диспетчер продолжал говорить про свою испорченную кровь, когда подоспевший Геннадий сказал:
— Скоро не будешь портить. Мы тебя от этой детали избавим...
Диспетчер даже опешил.
— Ты мне не заливай! — выкрикнул он и помчался к выходу.
Вожейко засмеялся. Ему показалось, что технолог просто решил его выручить. Но по-мальчишески округлое лицо Геннадия было серьёзно. Из-под бровей сосредоточенно смотрели серые с большими зрачками глаза.
— Неужели протолкнули?! — спросил Вожейко.
— На то и бригада! — ответил Геннадий. — У нас же любые специалисты. Рассчитают и докажут!..
У Сергея Игнатьевича мелькнула мысль воспользоваться этой организованной силой, чтобы решить наконец все свои сомнения. По пути со склада в цех Вожейко рассказал Квитчастому о своих наблюдениях.
— Конечно, пусть лучше стоит эта пластина, чем выбрасывать потом целый ковш... Но в том-то и дело, что и литьё выдержит. Только рассчитать надо. А ты знаешь, какой я расчётчик! — закончил он сокрушенно.
— Косовцев нам рассчитает, — обнадёжил Квитчастый. — Вот сходим к экскаватору, посмотрим...
В эту минуту Сергей Игнатьевич даже не заметил, что Геннадий чуть-чуть важничает...
Вскоре произошло такое, чего Квитчастый никак не ожидал. На заводе бригаду не признали. И это в то время, когда на её счету было уже около десятка удачных работ. Ребята приуныли. Даже энтузиаст Клигман повесил свою рыжую голову.
Бригада собралась обсудить, как быть дальше: работать ли вместе или разойтись. На столе лежали чертежи совместных работ. И тут в техбюро заглянул парторг. Он уже знал, что список бригады дирекция не утвердила. Оглядев рационализаторов, парторг сказал по-стариковски насмешливо:
— Не прописали? Ай-ай!.. Будто без этого и жить и думать нельзя!..
— А ведь верно, ребята! — оживился Геннадий.
Всё-таки было очень обидно. Стало ещё обидней, когда позднее автозаводцы выступили в печати с идеей таких же комплексных бригад. Тогда вспомнили и о них. Сделали вид, что ничего особенного не случилось. Бригаду утвердили в том же составе. Больше того, о её делах заговорили. Но как иногда бывает: на словах одно, а на деле другое.
Бригаду Квитчастого рабочие окрестили «генкиным комбинатом». К этому времени в «комбинате» скопилось много нереализованных предложений, в том числе и предложение Вожейко, хотя и главный конструктор и главный металлург были за него. Одни предложения лежали в БРИЗе, другие — у главного технолога. Геннадий жаловался начальнику цеха, парторгу. Ничто не помогло. Как-то в цехе появился инструктор горкома партии. Геннадий несколько раз видел его, но не знал, кто это. Мало ли людей ходит по цеху! Может быть, технолог с другого завода? Геннадий обрадовался собрату и давай жаловаться! А через некоторое время Геннадия вызвал директор завода.
На столе директора лежали знакомые чертежи, а рядом с ними — эскизы, сделанные бригадой. Геннадий сел и, с беспокойством глядя на чертежи, стал ждать, когда директор заговорит. Но а это время зазвонил телефон. Директор говорил долго и шумно. Наконец положил трубку, хлопнул ладонью по чертежам и сказал:
— Предложения дельные. Я их просмотрел и удивился, почему они так долго залежались. Сейчас дам команду...
Директор, конечно, не сказал, что совсем недавно с ним разговаривали из горкома партии.
***
Один из бывших директоров завода был человек «с размахом». Он добился, что заводу прирезали огромное поле, покрытое седенькой травкой и белыми ромашками. Обжить его при всём желании было почти невозможно. Тогда, чтобы оставить это поле за собой, он построил на его границах вольеру для сторожевых собак, гараж для автомашин и ещё что-то лёгкое и временное. Поговаривали, что и новые цехи он собирался строить там же. Потом директора сменили, а ромашковое поле отдали другому предприятию. С тех пор, как только появится какая-нибудь нелепость, рабочие говорят:
— Ромашками попахивает!
В связи с этой историей парторг Иван Петрович Засыпкин считал: начальство надо больше критиковать. В планировке завода, например, не все благополучно. Завод растянулся почти на два километра. Все цехи расположены вдоль дороги. От проходной литейного и не видно, идти туда далеко. Неудобно, в общем, всё это. Когда тебе под шестьдесят, когда в пути тебя обгоняют молодые, такие мысли приходят в голову, даже если ты парторг цеха.
Иван Петрович был парторгом и раньше. Впервые его избрали секретарем партийной
организации около тридцати лет назад. Коммунист ленинского призыва, и тогда и теперь он чувствовал одно — ответственность перед партией, перед рабочими. Сейчас ему работать куда трудней. И не потому, что постарел. В те далекие годы все знали одинаково мало. Теперь же ему, практику, приходится работать с техниками, инженерами. Люди они молодые. От успехов кружится голова. Иногда им кажется, что успехи пришли не от работы всего коллектива, а от их личных качеств. Вот за это на общезаводском партийном собрании и ругали нынешнего директора.
— Ромашками попахивает!
Небольшого роста, в кепке, надвинутой на глаза, парторг идёт по цеху. Вот остановился, вытащил из кармана брюк часы-луковицу, поглядел, сколько времени, — и дальше. Серые глаза парторга начали выцветать, отчего они кажутся удивительно светлыми и удивительно молодыми. Они все замечают. В цехе тесно и пыльно. А все от формовочной земли. На передовых заводах сделано так, что отработанная земля проваливается сквозь решето в нижнее помещение. Там её просеивают, подновляют, наверх она возвращается подготовленной. «А у нас?» — посмотрит Иван Петрович на тесноту и почешет седой затылок. Правда, с каждым новым механизмом в цехе становится просторней. Стучат формовочные машины, движутся ленты транспортёров, медленно, точно уставший хоровод, вращается конвейер. Около него с чертежом сидит весёлый Вожейко. Парторг знает, почему Сергей Игнатьевич весел: добился, что его предложению дали ход.
— Продвинул?
— Продви-и-нул!..
Иногда, как рыболов с картины Перова, опершись руками о колени, парторг долго смотрит на работу молодого формовщика. На формовочной земле отпечатался рисунок модели. Ещё совсем недавно он был куда сложнее. Облегчил и упростил деталь сам формовщик. Это тоже надо подметить. Глаза у парня блестят, а рука так и выглаживает, так и выглаживает небольшую впадинку. По впадинке идёт узкая перемычка, и он в радости не замечает, что сбоку обнажился деревянный штырёк.
— Прикрой «солдатика»... — говорит парторг любовно и хочет отойти к другому. Но формовщик останавливает. Уголок тонких губ недовольно сдвинулся.
— Непорядок у нас, Иван Петрович... Затирают!..
— Что затирают?!
— Предложение затирают!
— С Квитчастым говорил?
— Говорил... — Паренёк начинает мяться. — Видите, Иван Петрович, предложение моё не ахти какое, а всё-таки... Его маринуют, а Геннадий задираться не хочет. Конечно, ему выгодней продвинуть Вожейко. У того сотни тонн экономии, а у меня — всего пять...
— И пять тонн с неба не сваливаются.
— Вот об этом я и говорю!
— А ты вот что... Завтра у нас открытое партийное собрание. Квитчастый будет отчитываться. Вот ты и приходи...
— Так я ж беспартийный...
— А ругают-то нас вместе. Вот вместе и обсудим, кто виноват. Геннадий не задирается — ты задерись...
— А мне что,— ответил формовщик,— я и задерусь!
...Когда Квитчастый, поглядывая на часы парторга, лежавшие на столе, отчитывался за свою работу и назвал общецеховые данные экономии металла, они всем показались огромными. Каждую семнадцатую машину завод делал из металла, сэкономленного в цехах завода. Сорок машин в год! Молодой формовщик сидел рядом с Вожейко и только ахал. А Сергей Игнатьевич слушал и представлял себе карту, вывешенную в кабинете главного конструктора. Придёт время, и на ней появятся новые гроздья.
ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ
*
Журнал "Огонёк". - 1953. - №51. - с.2-3.