Пылает костер, ночь огнями искрится,
Алеко в глубоком раздумье сидит;
Звучит тихо песня, да шалая птица,
Тревожно чуть вскрикнет и вдаль улетит.
А рядом с костром - незнакомец усталый,
На смуглом лице - проницательный взгляд;
И душу чужую тревожить не стал он,—
Глаза обо многом ему говорят.
Курчавый повеса, балы все забросив,
Презрев лживый говор, наветы и лесть,
Пришел в этот табор, где воли все просит,
Как-будто в нем что-то цыганское есть.
Он тоже ведь вольный бродяга на свете,
Познавший любви сокрушительный шквал;
За взгляд той цыганки, что темен и светел,
Он душу свою бы, быть может, отдал.
И блики костра, и та песня, что манит,
Зажгут вдохновенье мгновенно в груди;
Есть песня и воля, костер и цыгане,
И нету того, что страшит впереди.
Чего в этой жизни нам надобно боле?
Любви, что цыганским кинжалом остра,
Порыва души, утверждающей волю,
Способной сгореть, будто искры костра?
Что жизнь?- это праздник, любовь, вдохновенье
В том мире, что страшно жесток и суров,
Пылает костер и мелькают виденья
И строй всей поэмы почти-то готов.
Любовь и измена даны нам от века,
Земфира ушла - ах, как сердце болит;
Задумался Пушкин, а гордый Алеко
Душою страдающей с ним говорит.