Этот голос далекого неба,
Этот отзвук осеннего дня...
Лариса Васильева
Потерянный голос хрипел, отдыхая на вздохе,
Слова обретали в конце полномочия стука.
Пророки смешались с толпой, угождая эпохе,
И смело мололи под видом муки чью-то муку.
Сменялись артисты, приходы и звуки порою,
Срывались концерты, молитвы и тихие схемы,
Для всех оставаясь загадочной, дивной дырою.
И только Иуда корпел над решеньем проблемы.
Свои голоса отдавались как будто чужие.
Родные до слёз отрыдали и встали за хлебом
И всем, чем могли – прежде клялись, затем дорожили.
Гроза отгремела. И радуга снова за хлевом.
А ночь отзывалась на чьи-то чужие пароли,
Луна округлилась, чтоб вой оправдать и примерить.
Слегка обернувшись, учили в пародии роли.
Лишь Каин покаяться рвался в забитые двери.
Ровнялись мозги, закипая в обилии шума,
Когда голоса обрастают и тембром, и фоном,
Овеяны сладкою мантрой «пилите их, Шура»,
По жизни попутав планиду с казённым плафоном.
А лица в падучей искали слова и салаты,
Затем приводили к присяге, а также примеры.
Дорогою к храму и тени брели, и солдаты.
Лишь кто-то вверху разгонял облака и химеры.
С далёкого неба на голос не брали – забыли,
А близкие выси орали и сеяли страхи.
Телега застряла, давая команды кобыле,
Впрягаясь главою угла до разрыва рубахи.
Помечены горькою правдой «неправда ведь, братцы»,
Все дружно сплотились вокруг, чтоб пойти на попятный.
Ломились в едином порыве, чтоб не выделяться...
И только с креста было слышно. Но что – непонятно.