Герберт Уэллс и Максим Горький

Виктор Никулин
Вы спросите, конечно, в чём причина,
Что их я вместе, вдруг, объединил:
Что, может, сэкономить я решил чернил?
Иль здесь таится общая для них кручина? –
Всё это осветить попробует моя лучина.

Немного слов скажу о Горьком,
Без спора, сложен он в разборке,
Имел он (но не сразу, успокойтесь) трёх, ведь, жён,
Вниманьем партии и общества был окружён.
При жизни и по смерти вознесён
Был на Олимп, но рассержён
Отец наш был его той сказкой,
Где уж ползучий против естества залез высоко в гору –
Ведь, разное подумать можно, кто под ужа маской,
«Такие мысли нашему народу нэ нужны» - нет спору.

Америку он посетил – всё по заданию ЦК,
В далёком тысяча девятисот шестом году,
Где лекции о революции американцам он читал,
Влияние идеализма на себе он испытал
(Здесь стоит вспомнить его «Исповедь»),
От Маршака отвёл он грозную беду,
Когда напали на того за «Сказки о мышонке глупом»,
И ЖЗЛ – он биографий серию, знай, основал,
Короче, много разного хранил он под своей скорлупой,
Тебе я это рассказал, чтоб ясно знал и впредь.
«Рождённый ползать – летать не может» -
Такого Горького нам позабыть «негоже».

Он, буревестник наш, пардон,
Лечиться часто ездил за кордон,
Боюсь, чтоб смысл поведанного не был искажён,
Но с осторожностью скажу, что он «пижон».
И вот сюжет: после лечения, покинув Капри,
В Неаполе увлёкся сильно он велосипедом,
Но тот вступил с писателем в прямые распри,
Строптивым слишком оказался он соседом:
Уж месяц учится на нём ездить Горький,
Но всё падает: на ровном месте даже – а не с горки;
Так возвестила нам о том газета «Речь» -
В 1909-м – чтобы внимание к себе привлечь.
 
Ещё забавная про Горького ремарка:
В церковный хор его уверенно приняли,
Когда Шаляпина, поверь, с него прогнали,
Была, значит, и такая вот помарка,
(А что же получили мы в финале?).

И хочется ещё вам рассказать о случае,
Когда его – писателя-то-босяка замучили:
Был на приёме он в гостиной Зинаиды Гиппиус,
Всех посетителей её я перечислить не берусь,
Но всяк там быть считал за честь, а не за груз,
И Горький был-то далеко, вы знаете, не трус,

Но быть так долго под прицелом у её лорнета –
Подумаешь, что песенка твоя уж спета;
«А что вы думаете-то обо мне?» - кой вариант ответа
На сей её вопрос ему наметить лучше,
Чтобы правдиво было – без намёка чуши?
Напрягся Горький в поисках столь нужных слов,
Муж Зины подсказал: её понять вам нелегко,
Душа её чугунная давно – загадка далеко,
И не найдёте вы достойных здесь послов.

Жил Горький в Питере голодном на проспекте Кронкверском, дом 23 –
На государственном обеспечении, захочешь жить так – нос утри,
Большим тусовщиком, оказывается, Горький был,
Устроил её прямо дома, чтобы не тратить даром пыл;

Из тех, кто побывал однажды на застолье бурном у него,
Как правило, второй каждый оставался жить и столоваться,
А Горький был наивен, как ребёнок, и весел, как щегол,
До 30 там человек кормил он, кому некуда было деваться.

Он прозвища давал всем им ласковые да короткие,
Для сокращенья времени при обращении они были ходкие,
Так, сам он Дукой был, Закревская (о ней позже) – Титкой,
Все были связаны такой им придуманной словесной ниткой.
 
Не сложились отношения, знаете, у Горького,
В сужденьях своих всегда довольно стойкого,
Со многими из большевиков СССР верхушки,
Он ценности душевные не относил к разряду «побрякушки» -

Уехал в двадцать первом он в Италию,
Не захотел быть попираемым, подобно гравию,
И жил спокойно там он без укоров,
Но вот беда пришла довольно скоро -

У Сталина созрело мнение о значимости литературы:
Он понял, что для идеологии мощнейший она инструмент,
Для связи с литераторами решил Горького использовать «клавиатуру»,
В двадцать восьмом году: ведь, юбилей тому – настал момент.

И Горькому вскружили голову размахом и значеньем его юбилея,
К тому же, разговорами о его величии в литературе СССР пригрея,
К решенью привели его вернуться всё же в СССР,
И в тридцать первом он опять на Родине – то хитрости вождя пример
(Он мастером был обоснованных мечтаний, а не Химер).

Есть, правда, в этом и совсем не та причина:
В Италии у Горького на вилле обыск учинили –
Фашисты там уж подбирались к власти,
И Горький понял, что они страшны, как мина,
Решил на Родину вернуться, немалые преодолев при этом мили,
Не захотел он у фашистов оказаться в пасти.
 
А что наш Герберт, наш Уэллс?
Аристократ и пуританин, он в такую кашу влез,
Что не опишешь в сказке с чудесами, ну, и без;
Фантаст он был, и в жизни ожидал чудес,
(Фантаст - фантастом, а предвидел за сто лет
И связь мобильную, и Интернет,
И роль важную судов воздушных,
И примененье в войнах газов душных).

Он, как и Горький, многих уж профессий взвесил вес,
Был и аптекарским учеником, простым приказчиком,
Учителем в провинциальной школе – да, не  бывает без труда чудес,
Образованье завершил естественных наук он в университете Лондона,
Упорным чтением пополнил знаний своих ларчики,
Работал также журналистом и сотрудником газет,
Я всё вам довожу о нём без лишних дымовых завес –
Так вся картина жизни была ему, знай, подана,

Так пришлось ему разные у жизни стороны «глазеть»,
Так захотел он им противопоставить утопический сюжет.
Утопии его романов вращались вокруг двух тем:
О социальном строе в будущем создал он много схем,
И отношения с планетами другими он воображал,
Он в прошлое и будущее своей фантазии вонзал кинжал.

А наибольшая утопия – роман его «Люди-боги» -
Там к социальному пришли строю – управленцы строги:
Уклад жизни их научные, лишь, регулируют дороги,
Наука и психоанализ там господствуют в итоге.
Он необычно достоверно рисовал свои фантазии,
Использовал открытия наук он при любой оказии –
Как не поверить мог любой Уэллса фразе я?

Его роман первый – «Машина времени»,
После него посеял он немало для фантазий семени.
Россия, как магнит, влекла английского фантаста,
И ездил он в неё с завидным постоянством,
Быть может, он, как автор «Человека-невидимки»,
Мечтал тайком  увидеть в ней сокрытые от мира снимки?

Хочу поведать вам забавную историю,
Что приключилась, знай, в пути на Петроград с Уэллсом,
И ничего от вас о ней не скрою я,
Чем удивил матросов он дозора, когда катил по рельсам?

Он утром долго ждал, конечно же, овсянку,
И даже благородную при этом потерял осанку:
По поводу неподачи её устроил перебранку,
Чем очень проверяющих матросов насмешил;
Не знал Уэллс, что невзначай попутно он решил
Вопрос о своей жизни (ехал-то без визы) –
Не поощрялись, ведь, у нас  подобные «капризы».

И вдруг он встретил в Петрограде
Любовь-мечту своей всей жизни
(Бывают же такие катаклизмы!),
Мечтать он мог лишь о такой награде,
На многое пойти готов был ради,
Пока же жил он у любви в осаде.

Кто ж эта женщина, она же – фурия?
Мура Закревская иль Бенкендорф,
Она же – Будберг – «шпионка-проф»,
Попробуйте проверить, вру ли я!?

Была она любимицей ЧК, и лишь «по совместительству»
Шпионила для Англии разведки,
Были близки ей и другие «детки»
(Ввиду имею я ряд лиц, организаций «по» и не по месту жительства),
Стараться их пересчитать, что перебирать четки,
Короче, - она «фрукт», понять тебе, надеюсь, хватит сметки
(С немецкой, тоже, говорят, имела связь, скажу вам для заметки,
Но часто их меняла, словно те – салфетки,
При этом оставаясь всё ж свободной, как птица на зелёной ветке).

Ах, бедный-бедный наш Уэллс, -
Тем больше дров, чем дальше в лес,
Её, ведь, он потом всю жизнь свою так ждал,
Ждал, скоро ль все свои проблемы порешит,
Надёжный, видно, ему чип любви был вшит,
Хотя, не скрою, ревности огонь его терзал.
(А прожил он немало – восемьдесят лет:
Счастливый, видно, выдали ему билет).

Он ждал, когда пойдёт она с ним под венец,
Когда случится чудо это, наконец,
Она же с ним предпочитала жить в грехе,
А он упорно называл её своей женой,
Ну, как здесь не вернуться вновь к сохе?
Но он избрал свой путь – иной!

Не постоял он, англичанин, за ценой:
Наследницей своей её он сделал,
Не знал он своей щедрости предела,
Короче, Герберт после смерти завещал,
Поверьте, ей немалый капитал.

Вернусь к тому – так в чём причина
Объединенья Горького с Уэллсом?
А в том, что их любовная пучина –
Одна и та же роковая женщина;
Ну, наконец, хоть эта тайна мной развенчана,
А дальше всё – ну, как по прямым рельсам.

(Надеюсь, поняли, что женщина та – Будберг,
Она в игре любви, как в музыке, знай, Шуберт,
Я описал её, она – любовный изверг будет). 
Что интересно, так такой пикантный штрих:
Ведь, Герберт её встретил при визите к Горькому,
(Знай, случай выпадает избранным, - не кой-кому),
Но говорят, что Герберт оказался слишком лих –
В гостях у Горького он комнаты попутал:
Попал «случайно» ночью к Будберг – и без стука!

Она, Закревская, околдовала их двоих,
Забыли оба сон от ревности, покой,
Не думали, что может с ними быть сюжет такой,
Как у гладиаторов, для классиков устраивать бои.
Ей руку предлагали, знай, и Горький, и Уэллс,
Как видите, их разум сошёл явно с рельс,
Но Мура, кошечка, такой любвеобильный бес,
Свободной захотела быть – жены не пожелала нести крест.

Сказать нелишне здесь и в адрес этих классиков,
Что Горький знатоком слыл интересных женщин,
Севрюгу он ловил, а не ивасиков:
Жена его вторая – красавица, актриса, Андреева Мария –
За такой выбор приз ему судьбой обещан,
По крайней мере, коль не приз, то эйфория.

Уэллс, сам признавался, был великий ловелас,
Писал о Муре: «Думаю, партнёров было у неё уйма – столько,
Как у меня женщин…» - смутил я этим вас?
Такая оказалась английская здесь солька.

Она, Закревская, их, без сомнения, пленила,
Но для спокойствия влюблённых говорила,
Что классиков двух сразу не крутанут её ветрила:
«Не много ли мне сразу двое классиков?»;
Да, это жизнь, а не письмо, которое стереть ты можешь ластиком.

Уж если классики внимание столь пристальное Муре уделили,
То стоит мне о ней поболее сказать, в пристрастии чтоб не винили.
Была дочерью она Чернигова отнюдь не бедного помещика,
Образование в языках, знать, имела больше Буревестника,
Она – «непостижимая фемина» - было в ней что-то непреодолимое, зовущее,
Простым и досягаемым казалось ей всё сущее,
Общительна невероятно, владела половиной европейских языков,
Так что с иностранцами общалася легко, без будь каких оков.

Для своего свободного движенья по Европе,
И чтобы купаться в буржуазных благ сиропе
Она вышла замуж за мота карточного, но барона,
И чтоб не нарушать спокойствия семейного их фона,
Наш Горький оплатил его немалые в игре долги,
Ведь, он любил всё ж Муру – какие могут быть торги.
Заветная мечта её осуществилась – титул получила,
Попалась рыбка золотая, которую давно она удила.

Профессиональная любовница, известная авантюристка,
Лишь Локкарта она к сердцу подпустила близко,
Был он дипломатом, журналистом и писателем,
Один он в дроби её жизни нужным оказался знаменателем.

Участник «Дела Локкарта» иль заговора трёх послов,
Был арестован и посажен, но спасён Мурой –
Непотопляемой, находчивой, как убедились вы, натурой –
Всё было быстро сделано без лишних слов.

Её арестовали тоже, но невероятная её живучесть
Всегда к благополучному исходу решала свою  участь.
Спасённого же Локкарта  выдворили вон с России,
И кончилась любовь – пошли дожди косые.

В Питере на Кронкверском она была экономкой,
Для Горького печатала письма на английском, на французском и немецком,
Нельзя сказать, что получала за это всё монетой звонкой,
Но попрощалась с положением своим безвыходным, бедняцким .

В Италии жила Мура с Горьким, как секретарь его,
(Для вас по всем её делам промчусь бегом)
Все рукописи Горького печатала споро на машинке,
Как видите, работала, а не лежала на перинке,
И главный роман Горького «Жизнь Клима Самгина»
Весь напечатала, и посвящение к нему по праву заработала она.

После отъезда Горького в Россию она стала спутницей Уэллса,
Роман теперь с другим классиком умело пелся,
С Италии уехала к нему в туманный Альбион –
Легко, когда надо было, любой меняла регион.

Но когда больной Горький уж умирал,
К нему приехала увидеть напоследок и проститься,
Пять дней дежурила, не отлучаясь от его постели – я не соврал,
Что отравила, как говорят, она его, позволю, как и другие, усомниться.
Дожила век свой в Англии, больная, наслаждаясь
Едой обильной, крепким джином подкрепляясь.
       
Такая, вот, любовная, что рассказал, была интрига,
Она была не слаще у татаров, нам известных, ига,
Её представить лучше бы могла, не сказ, а книга,
Иль очаровывавшие вас звуки Грига.

«Слыхали вы о них такой вот лейтмотив?
Я ваше чистое о них прежнее виденье замутил?
Ничем нескромным здесь вас не смутил?
Нет? – так добавьте это в свой актив».