Когда царь в «Парадизе»* находился,
Дворец Екатерины оживал –
Столицы цвет в танцзале веселился,
Манером тем, что ране не бывал.
И пусть дворец покамест деревянный,
Но он великолепен изнутри.
Визит царя сюда всегда желанный,
Веселья праздник здесь тогда царит.
Цесарской музыкой оркестр с галереи
Гремит, и с шумом к танцам молодёжь
Приготовляется, и дЕвиц приглашает –
С такими кавалерами пойдёшь!
Кудрявых париков, кафтанов разноцветных…
А галуны расшитые блестят!
Пройдёшь ли мимо сих персон приметных –
Они вас к менуэту пригласят.
И маменьки, затянутые в платья,
С густым румянцем и в слоях белил,
Вдоль стен сидели – цвет столичной знати –
И шлейф густой здесь «вод роматных» плыл.
Подталкивая дочерей локтями,
Они глазами в стороны косят,
И шёпотом кидаются словами,
Но всё-таки за лицами следят.
«На выданье», толстушки и худые,
И только сформированный бутон –
Они одеты в робы непростые –
Стан дЕвичий был в фижмы облачён.
А волосы их убраны цветами.
От блеска здесь прозреет и слепец –
Заколки и гребёнки все с камнями,
А на руках коллекция колец.
Вот к дЕвицам подходят кавалеры,
Но разговор не клеится пока.
Те вспыхивают как-то вдруг без меры
И в складках ковыряются слегка.
Но вот оно – зал с тишиной простился:
Литавры, трубачи – и грянул менуэт.
И на кругу народ весь оживился –
Поклоны, реверансы…. Туг корсет,
Дыханье спёрло…. Надо веселиться,
Протягивает руку кавалер.
Попробуем и мы в круг танцев влиться,
Как труден этот новый строй манер.
Сидит Екатерина и вздыхает:
«Как флотские танцуют! Я б пошла!
Да вот…» - и на живот взгляд опускает –
Она опять беременна была.
Глядит, как мимо пара проплывает
И Меншикову: - Кто они, а, князь? -
Царица веер свой на пару направляет.
Светлейший к ней, почтительно склонясь:
- Так Мишуков, из флотских, лейтенант он, -
Докладывает Меншиков, - а с ним…
- Княжна Черкасская владеет этим франтом.
Да-а! Молодёжь! А мы вот здесь стоим, -
Стоящий за спиной, сказал Шафиров**.
- А Трубецкая! – распустившийся цветок.
Не надо никаких им эликсиров, -
Царицы взгляд опять на пару лёг.
- А муж её, смотрите, как ревниво
Следит за нею – есть, что охранять, -
Подмигивает Меншиков игриво, -
Да, Кантемиру только наблюдать.
Действительно, стоял старик высокий,
Он – бывший молдаванский господарь –
Глаз не спускал, жене даря взгляд строгий.
- Того гляди, запрёт её в свой ларь, -
О Трубецкой Светлейший заключает.
Ромодановская за Трубецкой
Перед царицей следом проплывает.
- Она прекрасна более душой.
Вся в мать, - Екатерина. Согласиться
С ней Меншикову: - Да уж, не в отца!
Был папенька – ох, ежели приснится –
Крестись! А здесь, хоть воду пей с лица.
Сложивши из пунцовых губ сердечко:
- Ну и язык, я замечаю, у вас князь! –
Екатерина, приобняв за плечи,
Заметила Светлейшему, смеясь.
- И вижу, всё с годами не уймётесь!
- Головкиной она стать собралась?
- Одною свадьбой здесь не обойдётесь:
У государя сделка удалась –
За Ягужинского*** и дочь отдаст Головкин****.
Да вот он, ах, и знатный же танцор.
Весёлый вечно, сам красивый, ловкий!
- Когда тверёз. А выпьет – бычий взор –
И спорит, спорит всё или дерётся, -
Светлейший рядом пальцами хрустит.
В ответ Екатерина: - Обойдётся, -
И добавляет, - вы такие все почти.
А мы – сиди! – живот руками гладит.
- Как кукла, право! А года идут!
За удовольства женско чрево платит!
Неведомый мужчине тяжкий труд.
Ох надоело! Как же надоело!
Сам посуди, Данилыч, каждый год!
- Как «сам»-то? – как бы между делом.
- Что «сам»? – закрыл ей веер рот.
- Всё об одном – о деле Алексея,
Единственно, все помыслы его.
Преемственность порушить тот затеял.
- Что выведал ещё там Ушаков? –
Светлейший её живо вопрошает.
Как будто не расслышала вопрос:
- Ты посмотри, рассказом забавляет,
И прибаутки новые принёс
Наверняка, - на дальний угол зала,
Который столиками весь уставлен был,
Царица своим взглядом указала.
- Небось о том, как по грибы ходил
Лет двадцать перед тем, в лаптях, сермяге,
Иль хвалится, сколь можно чего съесть. –
Светлейший говорил, как по бумаге,
И не поймёшь – смех это, или лесть.
- Он много ест?
- Поди, заткнёт за пояс,
Хоть здоровенного ты выставь ямщика.
А за обедом он, не беспокоясь,
Рыгнёт: «Ну, вот я и поел слегка.
Упало. Можно начинать сначала».
- Фу-фу! – царица веер подняла,
Обеими руками замахала.
- Да, весельчак. Такие вот дела.
И веселится в розыске кровавом –
Заводчиком он в розыскных делах.
- Заметила по наблюденьи здравом,
Что неподкупен этот вертопрах.
Приказом тайным, вот попомни слово,
Он очень скоро будет управлять.
- Заткнёт за пояс, матушка, любого, -
На ухо шепчет, - не могла б позвать.
Тут тёмные глаза Екатерины
Зажглись: - Тебе-то он зачем?
Светлейший, глядя в жгучие маслины:
- Узнать хочу, что неизвестно всем.
- Ну хорошо, - в ответ она кивнула. –
Затем с ним к государю подойди…
Не терпит дело…- руку протянула.
И – поцелуй. Что ждёт нас впереди?
- Ну, что с царевичем? Как двигается дело?
Про государыню, меня что говорят? –
Вопросы ставились ребром, весьма умело.
- Что говорят? – и Ушаков пристроил зад
С Светлейшим рядом, грузно опускаясь. –
На руку вам, мол, отречение его.
Вы с государыней любой ему, все знают,
Подпишите, мол, с лёгким сердцем приговор.
Виновниками главными считают,
Что сына ненавидит так отец
И долго-де такой вот, полагают,
Царевичу готовили конец.
- Какой конец? – тут Меншиков заметил, -
Конца-то нет. Что говорят?.. Извёл!
- Чтоб государыня по государя смерти,
Преемницей взошла бы на престол.
Уж и круги перед глазами плыли:
- Вспять захотели! – не хватало слов. –
Авось и не впервой! Бородачи забыли
И Циклера, - как выплюнул, - стрельцов!..
- Идите! Там он! – за висок схватившись,
Царица им. – Я говорила с ним.
А здесь… не к месту, - и перекрестившись, -
Затеяли…. Потом поговорим.
Поднялся Ушаков и неуклюже
Царице поклонился, тяжело
За Меншиковым следом поутюжил.
Что в комнате соседней их ждало?
А в комнате соседней многолюдней,
И стелется туманом сизый дым.
Здесь все, кого не сыщешь в беге будней,
Кого здесь только мы ни углядим.
Вот Пётр – в середине восседает
За столиком, пред шашечной доской.
Довольно тучный с ним партнёр играет –
Да это Пётр Андреевич Толстой.
Царь, как всегда без парика, в кафтане
Зелёного гвардейского сукна.
Лишь сорок пять, но вид его обманет –
Жизнь бурная в лице его видна.
Лоб умный, но уж слишком обнажился,
Морщинами прорезан, меж бровей,
Как впадина… столь многому учился…
Его год жизни – срок для нашей всей.
Вот Генрих Остерман чуть в отдаленьи,
Со стопкою бумаг стоит в руках,
Успешно выполнявший порученья,
С улыбкой деликатной на устах.
Он гладко выбрит и лицом приятен.
Всегда, во всём старается успеть,
Весь вид вестфальца до того опрятен,
Что «без чувствительности и нельзя смотреть».
Сухой Головкин и Апраксин грузный
Сидели, примостившись в уголке.
На канцлере кафтанчик заскорузлый,
И вместо пудры – пыль на парике.
«Скаред, каких свет не видал» - толкуют
О нём. Подсел Шафиров юркий к ним:
«Кащей Головкин, - поминает всуе. –
Не хуже мы, тож высоко сидим!».
Тот государю: «Ишь, не устыдился!
На старика… и каково кричит!»
Шафиров со спокойствием простился:
«А что? Как государь и не простит?»
С тем и подсел – а, может быть, удастся
Его объехать и уговорить.
Не будет канцлер очень уж ругаться.
Апраксин рядом – мастер всех мирить!
Вон Шереметев, Яков Долгорукий,
Сидят и тянут пиво за столом.
Борис Петрович, видимо от скуки:
- Девьеру государь такой разгром
Задал. Так крепко вздул, сказали.
- За что? – у Долгорукова вопрос.
- Чтоб улицы с мостами содержали, -
Данилыч, подошедший, бросил вскользь. –
Считаю, мало. Этой обезьяне
Уже сто раз об этом говорил.
Должно всё быть в исправном состояньи.
Положено по чину, - завершил.
- Что к «самому»? – с вопросом Шереметев,
Кивнув на государя.
- Да, к нему.
- Придётся обождать, - с улыбкою заметив,
Продолжил: - Смелость на себя возьму,
Пока что, ваша Светлость, выпей пива.
Сейчас вот кончит государь играть –
Вишь, сколь в руках у Остермана чтива –
«Об ассамблее мысли» будет нам читать.
- О чё-ом? – не понял ничего Светлейший.
- Сейчас вот доиграет и начнёт –
Бумаг сколь держит Остерман милейший –
Про это самое нам государь прочтёт.
- И в Риме были женщины простыми
Служанками – ходили за детьми,
И пряли шерсть, - тряс буклями седыми
Головкин. – Было время, чёрт возьми.
И убеждать жён, дочерей умели
Тогда мужья: хозяйство, мол, вести
Долг женский. Добивались цели.
При Цезаре решили обрести
И женщины права. И покатилось.
«Погибло всё!» - вердикт был мудреца.
- Потише, - ткнул Апраксин.
- Что случилось?
Ещё не досказал я до конца.
Апраксин на Шафирова кивает.
Головкин уже тише продолжал:
- Возьми хоть то: мужчина размышляет,
Притом любой, хотя б не идеал,
Как на него сейчас глядят другие?
А женщины?
- Ох, и не говори, -
Вздохнул Апраксин.
- Други дорогие,
Я всё к тому: у женщин что внутри?
Не следует о них нам думать лучше,
Чем есть они. Нельзя же получать
Насильно удовольства, чрево мучить.
Чай, не лекарство: хошь не хошь – глотать!
Тут многие сидели и не знали,
Что делать, вроде бы пришла пора,
Всем было хорошо, все ожидали,
Когда же здесь закончится игра.
Но, наконец, Толстой стул отодвинул,
Поднялся он и поблагодарил
Царя за партию, и стол покинул,
А Остерман уж его место заступил –
Как по команде все тут обернулись –
Начало в своих кипах поискал.
И вот глаза царя листов коснулись:
- Вот! Слушайте!.. – и пальцем постучал. –
Французское есть слово – ассамблея, -
Отставив лист подальше, стал читать, -
По-русски одним словом не умеем
Мы выразить. Но обстоятельно сказать:
Сие собрание иль съезд, в котором доме,
Но вольное, не только для забав,
Но и для дела. Можно, танцев кроме,
Друг друга видеть, - и чуть-чуть привстав, -
Чтоб о нужде поговорить о всякой,
И где, что делается слышать. Так что, вот!
Там пункты есть про ассамблеи, како
Их отправлять, пока в обычай не войдёт.
В котором доме ассамблея быть имеет,
То надлежит письмом иль знАком объявить
(Об этом пусть хозяин сам радеет),
Что волен всяк, мужской ли, женский ли, прийтить.
- О Господи! – Головкин.
Рассмеялись
Тут все.
- Накладно? – Пётр его спросил,
Тряхнувши волосами, улыбаясь, -
А то ли ещё будет! – завершил.
Прочитан лист и в сторону отложен.
- А ты-то что торчишь тут над душой? –
На Меншикова кинул взгляд тревожен. –
Что у тебя?.. И Ушаков с тобой?
- Да надобно…- Данилыч наклонился, -
Хотел бы доложить, - забормотал
И заморгал, как будто глаз слезился. –
Тут дело есть, - на Ушакова закивал.
- Немалое, - и Ушаков добавил, -
Ваше величество, - и округлил глаза.
Царь пиво отхлебнул, его отставил.
Кивнул он Ушакову и сказал:
- В токарню завтра утром приходите.
А Остерман успел уже ему подать
И новый лист: - Вниманием почтите!
По пунктам дале продолжаю я читать!..
И так у нас на матушке Рассее
Вводились по указу в обиход
Собрания с названьем – ассамблеи.
Царь Пётр далеко глядел вперёд.
Везде и всё своей рукою правил –
Закончил он с правлением царей,
Ушёл, а позади ИМПЕРИЮ оставил…
А ноне с царством всех знакомил ассамблей!
==============
*-Санкт-Петербург.
**-Шафиров П. П. – барон, вице-канцлер.
***-Ягужинский П. И. – дипломат.
****-Головкин Г. И. – граф, канцлер.
А также: Остерман Андрей(Генрих) Иванович(Иоганн) – далее
(1720-1730-егг) фактически руководил внешней
политикой Российской империи.
Ушаков Андрей Иванович – военный и гос. Деятель, далее
начальник тайной розыскной канцелярии (1731-46гг.