Я на обочине халтуры
пишу не строки, а стихи.
И надо мной смеются куры,
хохочут даже петухи.
"Цыплят по осени считают" –
я провожаю взором стаи –
летят в далёкие края,
на зиму остаюсь здесь я
и потому грущу, однако,
иначе хохотал бы днём.
Куда? – неведомо плывём!
Не морем в шторм, печальным знаком
отличен созерцанья день,
была в котором только канитель.
И вновь потерпит он фиаско –
не будет он народу мил,
что наша жизнь давно не сказка,
понятно, – не туда рулим.
Привёл к войне и униженью,
и радовался наважденью.
Упёртость – яростный фантом,
входил в неверие винтом,
и карты тасовал людишкам.
Понравился скупой портрет,
что закрывал на десять лет.
Потёртые звенят лодыжки.
И пятится в обход свобод
не первый, ни последний год!
Я пью осеннюю тревогу,
вокруг синеет тишина.
Ищу забытую дорогу –
мне помогает в том луна.
Она серебряная светит,
не вспоминает грусть о лете,
о грозах и слепых дождях
ведущих осень на задах.
Но выходки мои печальны,
как искренность осенних дней,
распространяется что в ней
в цветастом платье изначально,
где с тихим звоном листопад,
которому никто не рад.