На немых границах стоят часовые. Ночь. Бесполезно ползти на брюхе - они увидят. Бесполезно ползти. Часом раньше целуя дочь, ты её убеждал, что никто тебя не обидит, и что люди добры - так велит им душа и Бог, и что каждый патрон был задуман лишь для охоты, и что только про зверя можно сказать: он сдох. Ты боишься смертельно, боишься почти до рвоты, за неё, за её глаза, за карандаши, что цветным каскадом валяются под ногами, и сейчас в голове словно мантрой: "Ползи. Дыши."; бесконечное небо дробится облаками, бесконечное небо следит за тобой как волк и готово сдать тебя яркостью лунного света, ты как цель - несчастен, болен и одинок, и сейчас в голове нет ни одного ответа на вопросы вечные, вязкие, как кисель: для чего? Зачем? Почему? Отчего так вышло? Ты дурак, романтик, верующий менестрель, ты отец, тебе принципы Родины в спину дышат. Ты ползёшь - бесполезно, конечно, но ты ползёшь. И сейчас в голове беспокойной пчелой мохнатой бьётся мысль о том, что ты попросту не доживёшь - впереди пять метров. Четыре. Три...
А когда-то, когда красной считали букву - совсем не кровь, когда зелень - не цвет защиты, а гимн природы, твоё дело было - воспитывай да готовь и ищи жену в глазах своей дочери. Кто-то (кто же начал?) решил, что скучно, что надо бить, отливать из свинца холодные гладкие ядра, кто-то, видимо, просто не мог никогда полюбить, истекал своим ядом.
"Своим истекал он ядом" - в голове стучит - "Разбросаны карандаши. Почему не собрать их, не разложить по цвету? Это очень просто. Ползи. Моя дочь. Дыши. Будь темнее, небо, небо моё, о небо..."
На немых границах стоят часовые. Залпы. Бесполезно ползти на брюхе с одной удачей.
В доме страшно одной. В темноте раздаётся "папа?" - и ребёнок, вдруг ставший взрослым, сидит и плачет.