Незнакомке, с трудом пережившей мою фамильярность,
Впопыхах позабывшей в авто розовеющий плащ, -
Ваш последний порыв, обнаживший на миг фрагментарность
И духов, и одежд, - был по-своему смел и пьянящ.
Как затравленный зверь, голос ветра почуявший шкурой,
Огрызаясь и скулы худые сводя от тоски,
Вы стремглав унеслись, и порывистость Вашей фигуры
На бескрайнем холсте превратилась в скупые мазки.
В том сезоне, чего уж стесняться, мне не было равных,
Мой мустанг, как посланник Судьбы, вызывающе скор,
И, сверкая моноклем, я Вас поджидал у парадных,
Водрузив свой цилиндр на дрожащий от страсти мотор.
Эту поступь пантеры и профиль с горбинкой пикантной
Отразит полированных крыльев холодная сталь,
И добычу свою пронесет женолюб импозантный
Сквозь огни ресторанов и тонких бокалов хрусталь.
Но в чужих языках Ваш покорный слуга как в потёмках,
Элоквенции Ваши вводили меня в забытьё,
Надо мной Вы кружили, и словно в замедленных съёмках
Опрокинувши воду, протяжно кричали: «Mon Dieu !»
Я встряхнулся и, предупреждая распад мирозданья,
Торопился испить этих пальцев тончайший узор.
Сокращались часы, приближая развязку свиданья
И сжигая огнем вожделенья нордический взор.
В наркотическом сне я ласкал Ваше крепкое тело,
Что уж мы вытворяли – звенело в шкафах серебро !
Между явью и новыми играми ночь пролетела,
И, халат подавая, я Вам улыбнулся хитрО.
Вы вернулись из ванной, горели венчальные свечи,
В тишине колокольцем разлился Ваш радостный смех,
Я из тени возник и на белые томные плечи
Опустил леопардовых мантий искрящийся мех.
Этот барс был застигнут врасплох средь предгорий Памира –
И в любви, и в работе меня не подводит чутьё,
Тем обидней для тонкого слуха былого кумира
Ваш безжалостный выпад и крики «Убийца ! Mon Dieu !»
Вы бежали… Казалось бы, горьких – мужских – настоящих
Слёз довольно пролили Тургенев, Сервантес и Пруст.
Что тут нового ? – спросит читатель. Но в розовый плащик
Зарываюсь лицом, и рыданья срываются с уст.