А между тем часы зовут
На перемену. Потянулись
К дверям курильщики, в листы
С расчетом прочности уткнулись
Хвостисты, на полях цветы
В тетради девушка рисует,
Кому-то кто-то позвонил,
И, радуясь, что не продует,
Сомлевший Федор приоткрыл
Окошко, в духоту впуская
Порозовевший воздух мая,
Вечерней улицы шумы.
Глоток покоя. Закатиться
Умом за белые холмы,
От обстоятельств отрешиться,
Побыть никем, нигде, никак –
Той грезой кто не искусился?
Как после «Яблочка» моряк,
Перипатетик накренился
К столу со стулом, но присесть
Не довелось ему. «Скажите,
Быть может, в книгах что-то есть, –
(Она ли? Та, что по орбите
Крутого текста ровно шла
И честь всей группы сберегла?), –
О тех, кто в шахматы играет
И через это соблюдает
Завет исконный? – (Да, она), –
Я шахматистка. Вы ведь тоже?»
Скользнул разряд по сонной коже,
Перед глазами пелена
Рассеялась, Морозов ясно
Увидел в метре от себя
Студентку. Что ж. Кивнув согласно,
Слегка запястье теребя,
Он изучал ее: красива,
Опрятна, собранна, пытлива,
Вчера из школы… А язык
Тем временем слова стык в стык
Соединял, и строил фразы,
И обороты расточал,
И новой точности алмазы
Из тайной жилы извлекал
Помимо воли и старанья.
Бывало прежде, за доской
Азартный Федор испытанья
Выискивал и день-деньской
Мог проводить в пылу сражений,
В пыли атак и отступлений,
Просчитывая наперед
Соперника сильнейший ход,
Ночами был, как филин, ловок
В лесу дебютных заготовок,
В турнирных битвах не пропал
И что-то там завоевал;
Потом наука появилась,
Ключи от жизни принесла,
Игра затихла, потеснилась
На край рабочего стола,
Спортивной прелести лишилась.
Теперь обмолвился едва
О шахматах – и вот, к барьеру,
Его влекут сказать про веру
В связи с забавой. Он сперва
Припомнил, что пути святые
Проложены по всей земле;
Одни бегут в места пустые
И там, как птицы на скале,
Спасаются от жгучей страсти,
Другие стягом на ветру,
Над плотью не теряя власти,
Парят монахами в миру,
А кто-то служит, как умеет,
Рыбачит, плотничает, сеет,
Детей для славных дел растит,
Стремится к торжеству закона,
В смешных веригах Памфалона
Толпу спектаклем веселит.
Затем Морозов обратился,
Как пешка к рвущей фланг ладье,
К Ботвиннику, к его статье,
В которой чемпион склонился
Искусством шахматы признать,
А не игрой и не наукой.
Искусство ж (общий глас порукой)
Отважившимся много взять
И в мастерстве достигшим края
Суровый выставляет счет,
Что день на жертвы обрекая.
Кто в схиме шахматной живет,
Друзьями, хлебом, сном рискует,
Но полнит радостью сердца
Ценителей и повествует
Скупыми жестами творца,
Ходами тонкими о доле,
Превосходящей повседневность.
Тут Федор, краток поневоле,
«Защиты Лужина» напевность
И горький привкус описал,
И перемена завершилась.
Пока она к себе садилась,
В его душе протрепетал
Какой-то отблеск. Но – работа.
И дальше снова Соловьев,
Понятий строгих позолота,
Порядки вышколенных слов,
Суждений нравственных колодка,
Теорий рынка зеркала.
Вторая пара, будто лодка
Вниз по теченью, гладко шла,
Минуя смысловые мели,
И под конец еще успели
Сказать немного про войну,
Милитаристскую волну
И социальные рогатки,
Которые, чужой своим,
Познал изгнанник Питирим
Сорокин, испытав, как шатки
Устои общества, когда
Для властолюбца кровь – вода.
На умных крыльях воспаряя,
За классиками озирая
Совместной жизни широту,
Мог каждый отдохнуть от взвеси
Корысти и дворовой спеси,
Беспечных ввергшей в темноту.
Морозов распустил собранье.
Оглохший сумрак загустел.
Ключи на вахту. Причитанье
Дверей на выход. Не поел.
По стенам липкими огнями
Блуждают фары. Час езды.
Метро колеблется. С глазами
В планету втоптанной звезды
Соседка. Эскалатор. Дома.
Консервы, чай. Статья? К чертям!
В ногах нудящая истома.
Бессонница. Наитий хлам.
О судьбах с провиденьем пренье.
Под утро краткое забвенье.