Домашний пес Ури Цви Гринберг

               
                Пролог
А вам непонятно: где моих восторгов накал?
И куда размах моего галопа пропал?
Ладно, дивитесь. Утих я, устал.
И как снизилась ртуть стремлений моей страны,
Так и мой термометр охладел.

И когда сынов моей родины стиснула скорбь,
Осадил я своих горячих коней.
До горных тропинок сузились тропы мои,
Частым дыханием пахаря стало дыханье мое...
Вот я расскажу вам -- и сказ мой будет о том,
Как человек становится псом...

                1
И было, на заседаниях, после речей мудреных,
Я устал. И красивые фразы устал изрекать,
И ткать одеяния для прокаженных,
Чтобы им по ступеням лестницы воспарять,
Сверху с народом своим толковать,
А гниль под одеждой скрывать.

И было, когда я и слышать и видеть все это устал,
Я сказал: - Да заржавеет мое перо, и уста замолчат.
Дабы я совсем незаметным стал,
Как в музейном отсеке какой-нибудь экспонат.
Не торговал мой дед  – он раввином был.
Благосклонным взором мошенников не дарил.
Не было даже тени лжи ни в одном его дне.
Пусть же, как и ему, лишь хлеб да соль станут пищей мне.

                2
И был день – оказался я в городе Тель-Авив.
Опустились руки мои:  ягненком брожу среди площадей,
Не в траве луговой заплутавшись, а здесь,
В этом городе...в городе Тель-Авив.

И опостылел мне даже сердца  язык -- святой
Язык отца моего. И словно утес крутой,
Весь город меня обступил – и навис надо мной.
Каждым своим шоссе,
Каждой крышей своей,
Каждой стеной.

Куда бежать? Я задыхаюсь; бестолочь, мрак
Меж банком «Апоалим» и банком «Апак».
Родина ты моя, измученная моя –
От морского разлива  до лавок, которые здесь стоят:
А мне  спасения нет – запутался я.

                3
И было – жаркий вечер на город сошел.
Разлилось в небесах  сиянье Давидова царства .
А здесь, на улице городской, как сионский галут:
Ноги людей , как в девятое «ава»,  шагают-идут.

А я в столовку рабочих притащил  свою плоть --
Агнец,  в человечью одежду одет:
Не травы поесть, а каши  да хлеба ломоть,
Где мигает оранжевой лампы робкий свет.

Не  видел я  лиц людей,  сидящих вокруг  –
Лишь смотрел на движения рук.
И почуял я тайну их, труд их познал,
После того, как наелся;  и вот что я услыхал:

Говорил Реувен, а внимал ШимОн:
«Будет здесь завод Роттенберга – чудо-завод:
И Ярден в другую сторону потечет  –
С Ярмухом вместе сольется он!

А в Наараим – просто лопнуть!  Слыхать,
Там еда буржуйская, денег до потолка!
Но распорядок плох:  в девять ложиться – а вставать
Как быку,  на рассвете,   в четыре-пять...
Ну да ладно!.. все изменится наверняка...»

                4
И вот, когда я, насытившись, вышел,
Увидал: корова хамсина над крышей
Рога свои протянула – а выше
Лихорадкой еврейской монета лунная дышит.

О, какая  пустыня  --  от Дана и до Беер-Шевы :
Все во мне – вся даль,  а моя голова  –  холм Гевы.

Куда?  Домой?  Разве есть у собаки дом?
Даже череп мой я несу с трудом.
Рот иссушен горечью серой полыни –
И горек сказ Иехезкеля  всей общине.
 
                5
«Все во мне – вся даль,  а моя голова  –  холм Гевы.
И вот,  бродил я там взад и вперед,
В той теснине от Дана и до  Беер-Шевы.
Руном шерстяным  хотел обернуться
Для всех, кто в стране моей слезы льет
В печали своей – от Дана и до Беер-Шевы.
Но к дверям тех плачущих я не нашел пути ,
И шерстью не стал, чтобы высушить слезы их;
А стал я сосудом для Санбалатов,  для них,
Плетущих интриги  в домах своих;
И в слуховую трубу превратилось ухо мое,
Чтобы слушать гнусные речи их --

              6
В ту теснину меж Даном и Беер-Шевой
Царство было должно придти – и придет,
Но пока здесь лишь лавка стоит –
А царства нет...

Ростовщикам и льстецам здесь теплый дом;
А тот,  кто  Машиаха ждет
Смиренно и страстно -- он
Прятаться принужден
Вдалеке от домов и дворов,  в тишине,
На кладбище, как чужой,  в своей стране!

Им живой пророк, как лающий пес за оградой.
И святой уже в могиле лежит, недвижим.
А этот – он им  ступенькой или порогом:
Он их фальшь приукрасит, оформит,  как надо,
И лучшим защитником станет им.

А хлеб  -  как из фарша мясного тут,
И весь его Санбалаты умнут:
Не оставив и  четверти на столе...
О, не случайно родина пропадает
От Дана и до Беер-Шевы, во лжи и во мгле!

                7               
Мой враг и ухом не ведет, как тихая змея.
Он прямо в душу целит – не в пяту. А я бессилен.
Тит отобрал мое ружье. И кровь моя
Бунтующая бьется в жилах. Вижу я
Пророчество, как изумруд, увязший в иле.

И труб на крышах зданий не бывает здесь.
И значит, даже дым души моей сожженной
Не вознесется к небесам в тоске.
Здесь окна ставнями закрыты - и не разглядеть
Плута, и даже облик, отраженный,
Как око месяца в реке.»

                8
И было:  когда я закончил речь свою,
Не встал мой народ на бунт в едином строю.
Все тот же хлев, все те же овечьи глаза...
И лишь по щеке моей течет рубиновой каплей слеза.

                9
И было:  впитал я в себя эту горечь до дна –-
От корней волос и до каблуков.
И сказал себе: да, такая она, моя страна.
Потому-то и не разомкнуть мне оков.

И то в холод, то в жар бросало меня.
Улицы залиты светом, а у меня на душе ночь.
Так и участь отчизны моей: Марс, планета огня
Немыслимой катастрофой грозит – не помочь.

А братья и сестры мои бродят взад и вперед
По теснине, под которой лава течет.
Я вижу их, это стадо над бездной: вот -
Они утоляют жажду из мутных вод.


                10
И было: я лишь полынную горечь впитал.
А всю сладость отдал вождям народ.
И понял я: не его это вера и не его мечта --
Его лишь стадное чувство ведет.

И понял я: народ мой должен был стать
Победителем здесь - но был отброшен и смят.
Потому-то притча моя про хлев, в котором быки стоят.
Мое поколение их вождям решило отдать.

И сказал я себе: - подожди, остынь.
Усмири свой гнев, о царстве мечту отодвинь.
Еще не стоят на защите народа ни войско, ни флот.
Подожди же, пока этот час не пробьет

И тогда Санбалатов твоих поглотит бурный вал.
И сильные люди в руки возьмут штурвал,
И поднимут на мачтах флаги моей страны.

И когда произнес я это - ниц упал
Устами к земле, лбом на кулак...
Иехезкель когда-то в семье моей сделал так. 

                11
И я буду с тех пор, как пес немой.
Тихим станет мой дом --  и двор мой.
Потушу сиянье своих огней ,
Пусть они поглотятся кровью моей.
Так земля принимает молча мертвых своих...
А дни мои – с чем сравнить мне их?
Не нанизать на нить, не закрепить иглой.
Так и плоды моих лет ждут, чтобы сбросил их
Не в корзину, а в бездну –

Так сказал немой.   
            

                12
И вот, когда я затих, и стал печален мой край
(А я - сам себе толкуй, сам себе отвечай),
Не потому, что бунтарь его теперь немой,
И не потому, что флот его под водой
С отборным грузом, с лучшими моряками: все это
Оттого, что не стало денег...А поэты
Не зовут к борьбе – лишь слагают куплеты.

И взирал я на это – так лишь немой глядит:
Люди тонут...Никто их спасать не спешит.
Тот, кто жаждет лишь хлеба, и ломтя не обретет.
И не прекрасные рифмы – стон к небесам взойдет.


                13

И пока я в раздумьях – идет день за днем, залит
Золотым сиянием. А внутри – ночь.
Не плачут на улицах, но отчаянье душу сверлит;
И какая горькая тишь в каждом сердце царит!

А во всей стране – пожар... Но ружья свои
Воины побросали в огонь; как агнцы, они
Запутались. Каждый голову вниз склонил...
И светел день: ни тени, ни ветерка.
Зачем, отчего? Тишина пока.

                14

Все крепнет зло в стране, врастая
В глубину ее, до самых корней.
Чую:  дрожит рука моя, оживая --
Но не совладать мне с болью своей:
Нет во мне силы этой боли сильней.

Распахну я окно на площадь опять,
И увижу: беда там блуждает...
Вот лицо врага...Но не понять,
Что это тот, кто страну разрушает --
А обоюдоострый меч не сверкает!
Живот  его, будто брюхат он, свисает...

Но вот оно -- диво... Дух мой вещает:
-Тучен и он, и жена, и дети его,
И евнухи, лежащие у порога его.
А все же и на его лице тоска.
И отсвет заката в глазах...Но нет пока
Крыла эту тяжесть в штанах поднять --
И со всем его скарбом убрать
Из страны, с площади этой -- на свалку:
С мышиной его душой,  дрожащей и жалкой...

                15
И когда я на площадь взглянул – увидал:
Каждый взор стрелою меня просверлил.
Кровь взыграла во мне...Омылся ею,
Жаркой и свежей – и воспарил,
И разверз уста свои, и сказал:
Что нам дороже и что роднее
Родины! Тонет она – не как солнце, когда темнеет,
А как лодка, когда смыкаются волны над нею...
Но она не в море...Она на площади, здесь!   

                16
               
И вот что еще я тогда сказал:
-- Выйди! Главное надо спасать: не тяни!
Враг твой Кдарлаомер: он жалок и мал,
Выйди -- и с площади его прогони!

                17
И я вышел в страстной тоске. Лик мой стал
Ликом Авеля. Он из крови своей восстал
Чтобы Каина-брата, врага моего, убить.
И вот, когда я вышел ему отплатить,
Стену растущую увидал.
Здесь Кдарлаомер жил-жирел...
Разрушу стену – и утешусь тогда!
И бил я в ее ворота: -  Жирный! Эй!
На войну! Выходи сражаться скорей!
И вышел он, тушу свою над порогом вознес;
Как бедуин, всем лицом улыбнулся, и произнес:
- На войну? Зачем? Ради чего?
Разве не лучше мирный и братский оплот?
Огонь любви прекрасен – он не сожжет.
Толку нет в мятеже – лишь страх и беда!
Ученье Заккая лучше учения Бар-Гиоры: да!
Погреться бы нам в его лучах, и тогда
Может быть, так и будет всегда...

                18
И слушая эту речь, я почуял в ней
Запах проказы от каждой фразы его.
Мой враг говорил со мной,но не ко мне,
А так...чтобы все услыхали его:
Как он добр, как он  привержен благу людей,
И какой он пастырь и брат общине своей..

И слушая эту речь, еще у ворот
Я собственным носом запах тот ощутил,
Но горькую серу слюны в своем горле зажал,
И не плюнул ему в лицо: а тот
Вежливо, как подросток, со мной говорил
И со страхом, будто в дремучем лесу он стоял...               
И отвернулся я, и ушел от этих ворот.

                19
А над страной облако грусти стоит,
И под ним отчаянье коршуном черным парит.
А что же я? Я не волк лесной –
Но пес: дворовый, ручной...


                20
То, мимо чего пройдет человек,
Не тронув мотыгой в земле,
Пес увидит своими глазами:
Скрытое под земными пластами
Вторую тысячу лет.

И вот он кружит и скулит
Там, где люди молча прошли
Мимо этой земли.
Все топчется пес, все дрожит
Там, где запах крови разлит,
Где стон под землей стоит.

А кто-то, на вид не страшный
В тапочках, в кресле домашнем,
В роскошном доме сидит.
Доспехи странствий: копье и щит
Рядом с ним, и перо у него, как меч.
Он сеть плетет из веревок своих
Для спящих покуда рыбешек речных.
Но вдруг его хищный взгляд блеснет:
Так рыбу баклан стережет.

Пес почует его – и заскулит:
Здесь ангел смерти стоит!

                21
Но я все же псом быть выбираю
В древнем и бедном народе своем.
Под хлещущий дождь плоть подставляю,
Благославляю тучи в небе родном.
Я псом из тех псов быть выбираю,
Чьи пророчества сброшены в прах,
Кого всякая фальшь бунтовать побуждает,
Но не командовать теми, кто много лет
В галуте жил: тысячью тысяч евреев, тех,
Кто нынче сыт, но подавлен на этой земле.
Я в отчем доме псом быть выбираю –
В древнем и бедном доме своем,
Чем жить в царстве креста, процветая,
В облачении дорогом.
Мне лучше в Израиле быть: пусть он
Болен, и боль причиняет сам.
И темным силам поставлен в нем трон,
И мое поколенье в раздорах там.
Мое пророчество там лежит
На весах, как будто съестного кулек.
Там камнями насмешек будет побит
И теперь иерусалимский пророк
(Ведь пророчество в Сионе трактуют,
Как где-то в Бердичеве мысль простую)

Но крепче смерти страна моя,
И твердо сердце ее, как гранит.
Пусть пока я внизу. И моя струна
В ней все же звенит и звенит.
                22
Что мне внизу? Я весь
Превратился в нюх: в тумане
Чую плод, прорастающий здесь
В кусте, в его темной тайне.

У черных засыпанных ям,
У могил: что я делаю там?
Вопрошать самому, отвечать самому...
Тяжко мне здесь -- одному.

Грустно мне. Чую я – в глубине
Цари и герои лежат.
А на площади даже отсвета нет.
Этот прекрасный пророческий свет
Ненавистен: здесь ему места нет.

Эти дни уходят, а я на краю
Со слезами прощения здесь стою.
Те заблудшие дни проходили тут,
Как покорные овцы под нож идут.
Да, отчаянье здесь, над нами, стоит.
Точно черный коршун вверху парит;
И темный заговор в доме царит.

И полумесяц меж облаков,
Как серп, что ядом покрыт,
Но не для колючек и сорняков...

Но высоко-высоко, надо всем,
Над коршуном и полумесяцем тем
Огненный щит Давида стоит:
Он наш дом навек сохранит.
Он наш дом навек сохранит...

      Окончание

Я полон гнева, но я здесь пока один.
Этот гнев приношу я в печать.
Но из того колодца, что я
Пил эту горечь и гнев,
Будет пить завтра тот, что похож на меня.
И речь его будет, как острый меч...

Мир ему -- и мой поцелуй!