Звучит набат, скорбящий о погибших,
И о пощаде тихо Господа моля,
Вновь плачут матери, детей похоронившие,
И от терактов содрогается земля!
Звучат слова, что душу рвут от дикой ярости,
Что в горе сказаны народом-мудрецом,
Ведь у терактов нет национальности,
И у войны – не женское лицо!
Как можно рядом быть, и хлебом жить единым,
Единым воздухом дышать, дружить века,
И вдруг, надев платок, без скорби и причины,
Убить невинных, словно зверь исподтишка?
Как поднялась рука, взорвать без жалости
Игрушку, поднятую во дворе мальцом?
Ведь у терактов нет национальности,
И у войны – не женское лицо!
И горе матери, в тиши молящей Господа
Прощенье дочери, что для неё роднее всех.
Взорвав людей, ушла из жизни, всеми проклята,
Взяла на душу этот жуткий, страшный грех.
И боль отца, что вмиг седым стал не от старости,
Не поднимая глаз, он выйдя на крыльцо,
Шептал: «Ведь у теракта нет национальности,
И у войны – не женское лицо».
И стонет мать-Земля! Как можно женщине,
Что создана творить добро, рожать детей,
Жизнь променять, неся с собою смерть зловещую,
Губя младенцев, стариков и матерей?
Остановитесь! И найдя крупицу жалости,
Задумайтесь, сорвав с чеки кольцо:
Ведь у терактов нет национальности,
И у войны – не женское лицо!
Пусть будут матери с детьми от бед хранимыми,
А старикам мир и почёт в стране любой!
И пусть сто лет живут отцы, детьми любимые,
С высоко поднятой шагая головой!
Пусть светит солнце на планете без усталости,
И пусть старушка, тихо выйдя на крыльцо,
Шепнёт в тиши; «У счастья нет национальности,
А у добра и мира – женское лицо!»