Когда все соберутся на бденье у райских врат, у святого престола не будет свободных мест – говорят… Говорят, человек человеку брат. И совсем иногда, по незнанию, lupus est.
Человечество спит – за стеклом грозовая хмарь, трубы ангелов сипло зовут на последний суд. Спят под тяжестью осени блочные терема, типовые хоромы простыли – пустой сосуд для тревожного духа. Кошмар за сетчаткой глаз отпечатался как литография. Воздух чист. Апокалипсис вновь отменился, в который раз. Божье воинство снова наточит свои мечи и вернет в арсенал. Может в следующем году, когда помыслы высших всем станут верней ясны? Но напрасно желать, ибо грешники не придут. Они осенью спят, и им снятся чужие сны.
Человечество спит, многократно делясь на ноль, рассыпаясь туманною моросью на ветру. Говорят… Говорят, человек человеку боль, сотня лезвий ножей или лживая легкость струн. Человечество спит в пышном ворохе одеял, и над каждым сияет присыпанный пылью нимб. Как решит рассчитаться невидимый судия, когда сонм покаянный не явится перед ним?
Все очнутся, проснутся, покаются. Но потом. И скользит, изумрудной волною сквозь райский сад, оборвавший все стропы и привязи зверь-потоп, на ладонях качающий гнезда и паруса. Полосует подбрюшье оборванных туч, как нож, Гнев господень, и каплет по лезвию вниз вода.
Небеса разверзаются, и начинается дождь.
Впрочем, в городе этом по осени так всегда.