Когда мама легла на год в туберкулезную больницу, меня отдали в детский сад на пятидневку. Учитывая то, как я относился к детским садам вообще, то, как я весь день ждал вечера (а скоро за мной придут?), думаю, понятно, что со мной было, когда мне объявили, что теперь забирать меня будут только по выходным. Произошедшее никак не хотело укладываться у меня в голове. А где же я буду спать, если не дома? В саду же нельзя спать ночью, там можно только днем, в тихий час, а ночью там никого нет, это же детский сад, а не дом. И даже когда меня уже привели в этот новый сад, познакомили с новыми детьми, когда уже оставили там «до выходных», - даже тогда я все равно ждал вечера. Я смотрел в окно, чтобы не пропустить, когда на улице начнет темнеть, садился в раздевалку, а то вдруг в зале среди других детей мои родители меня не найдут. В туалет идти я вечером категорически отказывался, потому что родители придут именно в этот злополучный момент и станут меня искать. Все сказано, все обговорено со мной было десятки раз, и даже поужинал я сегодня в саду, а не дома, и даже зубы на ночь почистил я не дома, и даже игрушки перед сном у меня забрали зачем-то, но надежда – она осталась, ее-то никто не мог забрать у меня. И темно без света, и пластинка со сказкой на ночь, и нянечка дежурит, потому что воспитательница пошла домой. И неудобно спать на мокрой подушке, ну да, я обещал отцу, что не буду плакать, несколько раз даже обещал, но ведь что я могу сделать, если они сами собой всё льются и льются, и льются…
Днем это был обычный детский сад, к которому я уже привык, а к вечеру это становилось чем-то злым и враждебным, тем, что отрывало у меня мой дом. И начиналось это – с ужина. Даже потом, позже, когда пройдет этот бесконечный, безутешный год, когда маму выпишут из больницы, когда меня навсегда заберут из тюремной пятидневки в тот прежний сад, где не ужинают и не спят ночью… - у меня надолго останется привычка ужинать долго. Не только ужинать – после завтрака и обеда в саду я тоже всегда выходил из-за стола последним. Ничего не помогало, - ни крики, ни уговоры. Ужин – особенно: растягивая прием вечерней пищи, я старался хоть как-то отодвинуть время казенного сна. Ужин в саду означал, что сегодня за мной опять не придут.
Была в группе девочка, которую забирала бабушка. Но главное не это, а то, что забирала она ее – в четверг! Думаю, легко понять чувства мои и других детей в группе. Было завидно и обидно ужасно! Любой из нас отдал бы все, чтобы оказаться на ее месте. Пускай не навсегда, ну хоть пару раз, ну хоть разочек! Мы всегда стояли и молча наблюдали, как бабушка одевает и уводит ее, и мальчик рядом озвучил то, что кружилось, витало над нами в воздухе: «Я тоже попрошу родителей, чтобы забрали меня в четверг!». «И я тоже, и я – посыпалось отовсюду». Играть в зал группа вернулась тихой, грустной, с тайной верой в чудо. Насколько мне помнится, чуда не случилось ни с кем. И со мной. «А ты можешь забрать меня в четверг?». Отец пообещал, но обещанию так и не суждено было сбыться.
Зато очень хорошо помню один случай, когда меня не забрали и в пятницу. Ушло солнце, настал вечер, не надо ужинать, потому что сегодня пятница, и я буду ужинать дома. И спать буду дома. А завтра утром я проснусь, и придет мама, потому что по выходным ее всегда отпускают из больницы домой. Я с самого полдника сижу в раздевалке, жду вечера. Ну вот и вечер. Чьи-то родители, еще чьи-то – приходят, одевают, уводят. Я сижу. Нас осталось невостребованных трое, потом двое, забрали последнего, я сижу. Когда же за мной? Стемнело совсем, я сижу. А потом приходит воспитательница и куда-то меня ведет. Оказалось, в другую группу. Оказывается, есть в нашем саду такая группа, где дети, которые до субботы. Меня приводят к ним, их не очень много, человек может пять, я шестой. Я никого не знаю и не пытаюсь, я молча ужинаю, потом молча сижу у окна, потом, когда время, чищу зубы и ложусь спать. Моя кровать у окна, значит ночью тоже можно будет смотреть, это хорошо. Смотрю, плачу, опять смотрю, потом опять плачу, потом, наконец, засыпаю. Утром кого-то из моей субботней группы забирают родители, потом мы, оставшиеся, завтракаем, во время завтрака забирают еще кого-то. А после чая вдруг за мной приходит воспитательница. Ну та, моя, которая вчера вечером меня сюда привела. И – уводит меня обратно - туда, где я обычно живу со своей обычной пятидневной группой. «А за мной придут? – Придут, поиграй пока», - гладит меня по голове, потом достает из сумки какие-то тетради, садится за стол и пишет. А я брожу по залу, здесь тихо, непривычно и странно. Никто не бегает, не шумит, игрушки расставлены по подоконникам и полкам. Я их не беру, только дотрагиваюсь, играть мне не хочется. Потом прохожу между кроватями, вспоминаю, кто где из наших обычно спит, а сейчас они все дома – наворачиваются слезы, лучше не думать об этом. Воспитательница закрывает одну тетрадку, достает другую и опять пишет, интересно, она не устает так много писать? Беру стул, сажусь напротив и смотрю на нее. Я только сейчас замечаю, какая она, оказывается, красивая. Она склонила голову набок, я склоняю тоже, она сосредоточена, между глаз появилась морщинка, я тоже пробую нахмуриться, как она. Она замечает, улыбается, я тоже улыбаюсь. Достает из сумки пачку печенья, одно мне дает, другое сама откусывает. Жуем. «Хочешь, включим пластинку? – Хочу». Она достает из шкафа коробку пластинок, чтобы я выбрал. Я выбираю «Маугли». Сажусь на пол, слушаю и рассматриваю картинку со зверями на обложке пластинки. Пластинка кончается, воспитательница переворачивает ее, опять пишет, а я опять слушаю. Все эти пластинки уже переслушаны много раз, я их знаю почти наизусть, так что, в общем, неважно, какую выбрать. Кажется, я на какое-то время даже задремал на полу. Дослушав Маугли, я вытащил из коробки пластинку «Буратино». Когда-то давно, когда я первый раз увидел эту пластинку, мне стало интересно, как это в одну пластинку может уместиться целая история про Буратино. Потом оказалось, что это не вся история, а только ее начало, причем оно было совсем не похоже на книжку. Пластинка обрывалась на том, как Буратино встречает Пьеро, выслушивает его историю, и они вдвоем поют песенку. И нельзя узнать, что же дальше. Наверное существует где-то пластинка с продолжением, но у нас в саду только одна с этим куском, который мы и слушали много-много раз. И сейчас – один, на полу, - я слушаю ее снова, потом «Чебурашку» - с этой пластинкой та же беда: сказка обрывается где-то по пути, а потом по мановению воспитательницы начинается сначала. Воспитательница отрывается от своих тетрадок, подходит ко мне, дает альбом и карандаши. «Нарисуй Чебурашку». А я рисую маму, которая вернулась из больницы домой.
Отец пришел за мной, когда на улице уже почти стемнело. Я так и не знаю, почему он шел за мной так долго. Я не помню, была ли дома мама, да и вообще, пришли ли мы домой – тоже не помню. Это как-то вытерлось из памяти, хотя все, что было в саду, до прихода отца, я запомнил подробно и четко. К счастью, потом меня всегда забирали вовремя. Так что это был единственный случай, когда почти весь субботний день я провел в саду – с красивой воспитательницей, с карандашами и коробкой пластинок, на которых сказки всегда обрывались на середине.
Продолжение будет.