Томясь, в предвкушении ночи,
Я скромно сидел за столом.
Напротив зеленые очи
И чайник с крутым кипятком.
Две чашки, два блюдца, печенье,
Бутылка сухого вина,
Бокалы, в розетках варенье,
Цветы в длинной вазе, она
Наполнена теплой водою,
А я наполнял разговор
О том, что случилось со мною,
Как стал я писатель и вор.
О том, что мои сочиненья
На Черного Саши стихи
Похожи случайно, и мненья
Тут о плагиате смешны.
Владелица комнаты Алла
Три дня, как в меня влюблена,
И время, наверно, настало
Забросить в нее семена
Сомнений, ведь я не такой же,
Как Саша развратный поэт.
Но Алла мне молвила: «Ой же,
Ну спойте же Миша сонет,
Который вы мне прочитали
Сегодня в кафе «Робина» -
И нежные ручки достали
Гитару, на скатерть вина
Бутылка при этом упала,
За нею упали цветы.
Как тут зарумянилась Алла,
Что, Боже меня сохрани!
От страсти я вдруг загорелся,
Рефлексии к черту послав…
Что было потом догадаться
Не нужно семь пядей во лбу:
С красавицей вскоре расстаться
Пришлось, потому что Судьбу
Нельзя обмануть, Черный Саша
Дорогу мою перешел…
А мне повстречалась Наташа
И я от нее не ушел.
Как, впрочем (такая уж доля
У многих поэтов была)
Инесса, и Люба, и Оля…
Наташа была не одна.
Поэты до нежного падки,
Их просто руками – бери,
Шуршащие мягкие складки,
И локоны, и завитки.
Поэты, как малые дети,
Им сердце свое распахни –
Они забывают про сети,
Им голову дурят духи.
А врут (уж поверьте поэту),
Не корысти, а красоты,
Ведь нищие бродят по свету
(Хотя единицы – в чести).
Поэта поймать очень просто.
Что делать с ним только потом,
Когда вдруг окажется ростом
Не вышел для счастия он?
Где Алла, Наташа, Инесса,
С кем Люба, опять ль влюблена?
А Оля, девчонка-принцесса,
Уж бабушка, верно? Жена
Мне чай наливает с лимоном
И смотрит, что я написал…
25.10.15.
Прекрасный Иосиф.Саша Черный.
Томясь, я сидел в уголке,
Опрыскан душистым горошком.
Под белою ночью в тоске
Стыл черный канал за окошком.
Диван, и рояль, и бюро
Мне стали так близки в мгновенье,
Как сердце мое и бедро,
Как руки мои и колени.
Особенно стала близка
Владелица комнаты Алла...
Какие глаза и бока,
И голос... как нежное жало!
Она целовала меня,
И я ее тоже — обратно,
Следя за собой, как змея,
Насколько мне было приятно.
Приятно ли также и ей?
Как долго возможно лобзаться?
И в комнате стало белей,
Пока я успел разобраться.
За стенкою сдержанный бас
Ворчал, что его разбудили.
Фитиль начадил и погас.
Минуты безумно спешили...
На узком диване крутом
(Как тело горело и ныло!)
Шептался я с Аллой о том,
Что будет, что есть и что было,
Имеем ли право любить?
Имеем ли общие цели?
Быть может, случайная прыть
Связала нас на две недели.
Потом я чертил в тишине
По милому бюсту орнамент,
А Алла нагнулась ко мне:
«Большой ли у вас темперамент?»
Я вспыхнул и спрятал глаза
В шуршащие мягкие складки,
Согнулся, как в бурю лоза,
И долго дрожал в лихорадке.
«Страсть — темная яма... За мной
Второй вас захватит и третий...
Притом же от страсти шальной
Нередко рождаются дети.
Сумеем ли их воспитать?
Ведь лишних и так миллионы...
Не знаю, какая вы мать,
Быть может, вы вовсе не склонны?..»
Я долго еще тарахтел,
Но Алла молчала устало.
Потом я бессмысленно ел
Пирог и полтавское сало.
Ел шпроты, редиску и кекс
И думал бессильно и злобно,
Пока не шепнул мне рефлекс,
Что дольше сидеть неудобно.
Прощался... В тоске целовал,
И было всё мало и мало.
Но Алла смотрела в канал
Брезгливо, и гордо, и вяло.
Извозчик попался плохой.
Замучил меня разговором.
Слепой, и немой, и глухой,
Блуждал я растерянным взором
По мертвой и новой Неве,
По мертвым и новым строеньям,—
И было темно в голове,
И в сердце росло сожаленье...
«Извозчик, скорее назад!» —
Сказал, но в испуге жестоком
Я слез и пошел наугад
Под белым молчаньем глубоким.
Горели уже облака...
И солнце уже вылезало.
Как тупо влезало в бока
Смертельно щемящее жало!