Идеальная дура

               

     Каждый день этот отвратительный Жак, ну не отвратительный, а НЕ МОЙ НИКОГДА, говорил: «Сегодня я начну роман с тобой, как дуб с берёзкой», и ничего у нас не выходило,  потому что у дуба с берёзкой действительно ничего общего, и как были мы просто соседи, так и оставалось всё. И до того он меня этим достал, не как сосед, как сосед он смирный, а словами своими, что я сама решила завести роман с ним. Решить-то решила, но оставила этот роман при своей голове, и писала его вечерами мысленно в своих мечтах, где всё выходило не как в жизни, а так красиво – что просто замереть навек! И остаться бы статуей, и стоять в том саду, где он меня любит красивыми словами.
     Но однажды он в меня проник особенно, словами этими своими, тон у него был такой, не как всегда, а печальный,  и такой бархатный…  И что-то во мне превзошло меня, и просто нагло это что-то прямо из меня сказало, что я сама решила завести роман с ним, прямо сейчас, и вот объявляю ему об этом.
     Жак остолбенел, помолчал и сказал растерянно: «Я к этому, берёзка, не готов. И поскольку я дуб – ты вообще не моя героиня. И если честно – я Татьяну люблю. Очень. – Тут он помолчал загадочно и сказал мне вот такое: - А на тебе я свой мажор тренировал.

     «Ты прости» он не успел сказать, потому что я влепила ему такую пощёчину по яйцам, что бедный Жак скрутился ужом и взвизгивал как родящая сука.
     - Сука ты! – сказала я ему и поставила каблук на горло. – Будет у нас роман, прямо сейчас, с этой минуты.
     - Замечательное начало, - сказал Жак, и так чудесно улыбнулся! – Наконец-то я вижу, что ты ко мне не равнодушна. Я всегда знал, что в тебе есть перец, но что хранишь ты его для особых случаев. Конечно, ты меня ещё не любишь, - он потянул мою руку к себе и поцеловал каждый ноготок. Бережно поцеловал! Совсем не смущаясь моими обгрызанными ногтями, которых я стеснялась больше, чем любопытных волосиков, вылезающих из бикини, осмотреть окрестность городского пляжа. (Это вообще-то Танькино сравнение, надо признаться. Но так понравилось оно мне своей живостью!).
     - Татьяна прекрасна, но ты лучше. Берёзка моя неотёсанная!
     Этими ДУРАЦКИМИ поцелуями он меня просто парализовал. Я что-то мяукнула в ответ и убежала, чтобы не успеть услышать, что он пошутил, что так здорово начатый роман уже закончился. И  что он всё-таки не меня, а Таньку-медичку любит, а я – воспитатель в детском саду! И поэтому Танька  для всех парней – экстра, то самое оно, а меня только дети любят. Медички умные и злые.  И парни к ним по особым соображениям лезут. Мне Танька говорила. А воспитатели простые и добрые. Таких полно. И это не интересно. Танька, конечно, не смирная соседка, и всё равно: у меня она сидит или за своей стеной, – всегда и всюду рядом с Танькой погром и погремушки. Покоя она ни себе, ни людям не даёт. Жизнь из неё так и прёт, и  злость весёлая. Интересно с ней, хоть и покусает она за день раз двадцать, а что-нибудь всё равно приятное останется на душе, или слово какое-то новое или её очередной роман – не роман – все её романы на анекдоты похожи, так она кувыркается перед парнями, что смех берёт! В конце своих рассказов она всегда говорила: «Учись, дура!» Кое-что я, конечно, на заметку брала и в тетрадь по вечерам записывала. Целая энциклопедия получилась по обольщению и любви. Танька умная, она эти вещи разделяла, и об обольщении одним тоном говорила, а о любви другим. Но в любовь как в жизнь она не верила, считала, что это всё сугубо книжные дела. Даааа. Умная Таня. Из Танькиных циничных уст – циничных в силу её образования, я лично всю её циничной не считаю, а считаю просто душевно безалаберной, - я получала ценные советы. А из не менее циничных рук – по её же рассказам сужу, что она с парнями сотворяет, - литературу, касающуюся развития и размножения полов.
     - В отношении полов лучше  быть потолком, - говорила не раз Танька. – Тогда получаешь впечатление, что ты их давишь, гадов, и морально и физически. 
     Я в ответ, как дура, только хихикала. Мне на эту тему пока нечего сказать. Но мысль Танькину улавливала. И вот сейчас только поняла, что мысль эту она во мне крепко поселила,  и поэтому я тогда Жаку на горло каблуком встала. Это вообще не моё, такое насилие. Танька меня тогда похвалила и сказала, что я была в любовном аффекте  и что бесовское в нас иногда приводит к правильным результатам. Ну, бесов я в себе не встречала, разве что в тот раз, тогда я действительно как одержимая была, как будто не я всё это делала и говорила, но в то же время было такое ощущение внутри, что делаю и говорю правильно. Значит, сидят во мне черти где-то глубоко и вот высунулись. Это сила нехорошая, но на этот раз я ей благодарна, потому что ТАКИХ глаз у Жака я никогда бы без них не увидела, и поцелуи эти… Прям хоть плачь, он каждый мой палец как ребёнка нянчил!..  В этом нельзя сомневаться, в любви его. Я и не сомневаюсь. Только странно, что до этого дня я сама в себе этой любви не знала. А вот дала по яйцам и поняла!
     Про то, что в отношении полов надо быть потолком, если не брать тот счастливый случай,  когда у нас с Жаком всё действительно началось, то мне совсем не хотелось давить парней, а хотелось варить им манную кашу на завтрак и гладить их вечно мятые штаны, это мне хотелось делать всем парням без исключения, на что Танька сказала, что у меня отличный материнский инстинкт, но не  с этого надо начинать. А я повторю, да, гладить их штаны, и ждать, когда же родится маленький Венечка, с необязательно громкой фамилией, главное, чтоб с отцом. Это всё, наверное, на моей конопатой роже написано, - так Таня сказала. И парни от меня быстро убегали, даже не успев поприставать. А так хотелось! Всё, о чём Танька так весело говорила, на себе попробовать, но до определённой степени, конечно. Ну, вот что бы я разрешила парню в отношении полов? Ну погладить себя по плечу, ну, руку положить на талию, если не щекотно будет, нуууу, ещё, поцеловать себя в щёку – это тоже нормально, как-бы по-дружески. Вот руку на коленку положить – это не знаю. Это надо попробовать, а потом сказать, можно ли это позволить? Дальше – ну прямо не знаю, и потом – для первого раза или второго? Танька мне, конечно, всё расписала, и в тетрадке у меня всё записано, но это ведь теория, а на практике у всех получается как получится, а у меня практики никакой.
     А Жак этот – ну не моя мечта год назад был, слишком красивый, слишком умный, ну чего мне было мечтать о нём? Это всё равно, что мечтать на Луну полететь! Невозможно! И потом, он с Таньки трусы стаскивал, и чего мне туда вообще лезть? Танька и отравить может, ей нипочём.
   Но после Танькиных рассказов о Жаке я поняла, что он с неё трусы стаскивал не по любви, а по мужской необходимости. Она развязная, всем говорит «можно», ну и чего не взять, если можно-то? Жак ведь никому не изменял. Девчонок у него не было. И значит это его не портило никак. Потом она сказала, что надоел он ей, что у них темперамент не совпадает  и вообще он молокосос.  Что так и приходит он к ней иногда за этим, но это вообще не то, чтобы не всерьёз, а совсем не всерьёз,  и фигня -  как зубы почистить. И вот тогда мне о Жаке замечталось… Что у них с Таней на самом деле было – меня не карябало, да и виду подавать нельзя было. Танька – как собака на сене. Ну а когда я не выдержала и рассказала, что у нас с Жаком роман развился, она сначала смеялась до упаду, потом похвалила, что не зря она мне мозги вправляла, кое-что вправила-таки наконец, потом надулась неожиданно, а потом в волосы мне вцепилась и заорала: «Ты теперь хочешь сказать, чтобы я его к себе больше не впускала? А я впущу! И буду делать с ним всё, что раньше делала!»
     - Ну и делай, Тань. Успокойся! Это на наши c ним отношения не влияет. У нас совсем другое.
     Она сначала глаза вытаращила, ошалев, а потом так начала меня мотать за волосы, что даже обидно стало. И вот что она орала на меня:
     - Ну ты и сука наглая, а не серая ты мышь! Ты хочешь сказать, что он со мной как со шлюхой, а с тобой одна чистота, соловьи и романсы? Я, значит, ****ь, а ты Золушка новорождённая!
     - Тань, пусти, я тебе всё по телефону дорасскажу, а то ты мне скальп снимешь! И вообще. Жак тебе за меня  всю голову оторвёт, а не просто волосы.
     Тут она остолбенела, сказала ещё :«Во даёшь!»  - с каким-то даже уважением сказала, открыла дверь и рявкнула:
     - Катись в свою квартиру! Ко мне сейчас Колька придёт Безбровиков. Только позвонить не забудь! Интересно узнать, как ты ему дала, чтобы такой ОГО-ГО Гагарин честь имел с такой мымрой, конопатой, и с дыркой на колготках в сантиметр! Вот даёт, оборотень, а не девка!.. - Она захлопнула дверь, но долго ещё у себя она орала. Я даже подслушивать не стала, так мне было торжественно! Такое тру-ля-ля на душе было! Танька меня похвалила!!! Ура!!! А то, что волосы выдернула – это у неё аффект,  я что, не понимаю,  как это обидно? С ней спит, а любит другую. Это даже и без всякой практики понять можно, не приведи Господь! Бедненькая! Ну ничего. У неё их много. Кто-то же полюбит её,  в конце концов. Или просто женится, если  залетит. В общем, всё у неё будет нормально. Я просто уверена в этом.
     А теперь дальше….   
     Жалко, конечно, что я не сразу всё это написала, не по горячим следам, но мне тогда не до этого было – так у меня сердце летало! Крылышки у меня были везде, а не только на прокладках. Я как белый лебедь летала над землёй! И всех своим крылом ласкала! Детки мои, ну не мои, конечно, а садовские, ну просто как ангелочки вились надо мной! Так мы все друг друга любили, что Лидия Степановна, заведующая, сказала:
    - Ты что, Ниточка, замуж выходишь?
    - С чего вы взяли, Лидия Степановна?  Пока вот нет.
    - Ну значит скоро. – Осталась при своём убеждении заведующая.
      А, вот, насчёт Ниточки. Вот и проговорилась я. Ниточкой меня  зовут все. Хотя Ниночка я. Это всё с Тани началось, с её подачи. Из-за неё я из человека в ниточку превратилась.  Она меня так звать стала, говорила всё, что я нитка, которая ищет иголку, и будет та иголка всю жизнь водить меня куда хочет и как хочет. От неё это и в садике моём узнали, за мной заходила и орала: «Ниточка! Ау!» Ну и дальше всё так пошло и поехало. А Лидия Степановна сразу сказала: «Ах, как это вы верно сказали! Дети за ней как за ниточку привязанные ходят!»
    А вот Жак меня всегда берёзкой звал. Надо же, вспомнила,  - он ещё в детстве всё мне песенку пел: « Во поле березка стояла…» Как увидит меня – так и запоёт. А Танька ему в ответ пела: « А у меня не стояло!» И получалось, сами подумайте что… 
    Жак умеет красиво говорить. Он с детства разговаривал необычно. Родители у него ну чуть ли не академики не знаю какой науки. Я, конечно, не всё понимаю, что он говорит, но понимаю самое главное – что ЖАК УМНЫЙ.
     Тороплюсь написать из самого главного, что однажды случилось. Что уж его красОты расписывать! Это о нём все девчонки во дворе вздыхали и плакали.
     И вот что однажды было. Прямо сказать, что лучше не иметь в соседях ни подруг, ни любимого парня. Дома-то мы не при параде, распрягаемся. А они так и норовят именно тогда прийти, когда человек как Адам или Ева, блуждающие в раю, то есть, в том смысле, что знают, что никого рядом нет, и можно пальцем в носу ковырять запросто, или есть бутерброд, держа его в пальцах левой ноги.
     И тут вот на тебе – звонок! Я, конечно, не голая была, но заспанная, в короткой рубашонке ночной, волосы веником, и даже грязь под ногтями (это я уже потом заметила, когда он ушёл, а  я стала ногти грызть.) По этому поводу Танька говорит, что я скрытая истеричка с подсознательными угрызениями совести. Ну уж и  не знаю теперь. Может она и права. Всё-таки врач она, и с опытом жизни. После того аффекта я уже и не знаю, что о себе думать и внимательно  к себе приглядываться стала, не на веснушки и ногти свои смотреть почаще, а на внутреннее содержание. И вроде ничего я в себе ненормального-то не нашла. Обыкновенная я, простая. Даже скучная. Спокойная. Ой… А вот чёртики мои Жаку по яйцам били! Ну ладно, было да прошло.
     И вот вылезла я, чучело такое из кровати, (всю ночь Танькины лекции перечитывала, что записывала я. Да только что-то лично для меня они не применимы. Нет у меня ситуаций таких, чтобы их применить) и пошла дверь открывать, а там Жак стоит, представляете, с ЦВЕТАМИ! Это мои первые цветы в жизни были, и я от счастья на него прыгнула и стала целовать его как щенок. Всего его облизала от счастья. А когда в себя пришла, что подумала сразу, что не как щенок, а как шлюха какая-то!  Покраснела я, наверное. Не знаю. А Жак стоял, облокотившись на дверь, и смотрел на меня, улыбаясь. Долго смотрел. Сначала ласково вроде, а потом как-то пронзительно, а потом как будто и не Жак это вовсе, а какой-то очень красивый мужчина с какими-то неясными мне намерениями. Каким-то не своим голосом он мне сказал:
     - Какая ты сейчас родная, берёзка! – и потянулся ко мне и СТАЛ МЕНЯ ЦЕЛОВАТЬ!!! Только поцелуи эти были совсем не дружественные, я это сразу поняла, и мне самой горячо от них стало, и голова закружилась как на чёртовом колесе. И я почему-то ударила его букетом по голове и закричала:
     - Не трогай меня! Ты к Таньке в трусы лазил!
     Жак не сразу пришёл в себя. Мне пришлось ещё пару раз букетом по голове треснуть. Он был какой-то недееспособный на слова. Но заговорил.
     - Родничок мой чистый, берёзка моя, послушай  меня…  Я не лазил к Таньке, как ты говоришь, в трусы. Это она так очень хотела, но не дождалась, и чем больше ждала, тем больше сказок придумывала и тебе их на уши вешала.
     - Не верю я тебе.
     - Не веришь? Я вообще ни с кем ещё в образе Приапа не выступал, ни на какой женщине мира.
       - Говори по-русски, дурак!
        - Не было у меня ничего ни с Танькой, ни с Манькой.
      - Ха-ха-ха! – У меня живот от смеха делался как у беременной и сдувался, и опять делался как у беременной.
     И тут Жак сказал:
     - Дура ты… - и ушёл.
     А я танцевать стала! НИ С КЕМ! А потом села и заплакала, потому что он больше ко мне не подойдёт. Это на тыщу процентов ясно! Потому что Танька… я слёзы вытираю, до сих пор страшно, что могло было быть… Танька говорила, что нельзя мужику бить ниже пояса, если ты его любишь. Это из тетрадки про любовь.
     Он и не подошёл.
     Сейчас я опять реву…  Ну просто не могу писать сейчас, так жутко стало, что я натворила тогда, и что ни одна Танькина лекция, ни плохая, ни хорошая, не пошла мне на пользу…
   Через три дня продолжаю. Три дня скулила как щенок на плече у Жака. Всего его слезами умучила, но не сказала, почему плачу. А плачу потому, что ниточка между нами, под названием любовь, могла ещё в тот день порваться. Я бы, конечно, и дальше его любила, а вот он…
    Страшно даже дописывать то предложение. И не буду. А напишу, что было после этого. Он меня тогда, как называется, бросил, но я тогда этого не поняла. Если бы поняла, то не пошла бы я к нему в тот день. Это точно. Наверное…   Ну не знаю…
     Я сама к нему пошла, позвонила в дверь и сказала в лоб, когда он открыл дверь:
     - Хочешь я тебе ребёнка рожу? Я умею с детьми общаться,  и с детским садом не будет проблем.
     Жак посмотрел на меня как на нечто инопланетное и вытолкнул за дверь.
     Я стояла за дверью и плакала, а Жак истерически кричал:
     - А хочешь в засос? А хочешь я тебе энциклопедию грехов подарю, чтобы ты имела представление как ребёнков делать? Ты хоть это знаешь? Или знаешь только то, что я – Жак, а Танька – это Танька? Сегодня уходи. А то я тебя изнасилую. И не тебя,  в общем-то, а твою наивность. А я ни с кем – не по наивности, не по сознательности,  - потому что мечту берегу! Иди отсюда, дура дурацкая! И пока не поумнеешь хоть на полграмма – не приходи!
     - Я не поумнею, никогда, наверное… - скулила я, набираясь решимости лишиться наивности. –
А как детей делать я знаю…
     - Дальше не говори, я уже знаю, что скажешь, что тебе Танька всё объяснила.
    - Нет, не Танька, это элементарно…
     - Ты начинаешь меня поражать… –
     Жак открыл дверь, притянул меня к себе (мне стало страшно, ужас просто…) и дал щелбанчик. На лбу сразу рожек вырос.
    - Ну вот, а ты говорила, что не поумнеешь, - засмеялся Жак. – А у тебя ума на два грамма сразу выперло.
     - Ты меня любишь, Жак? – спросила я тоскливо. Вот это, наверное, и есть животная тоска, подумала я тогда, потому что она откуда-то из живота поднималась и как будто ломала мне рёбра…  Аж дышать тяжело стало.  (Какие страшные вещи я пишу!  И я пережила их! И с ума не сошла. Удивительно просто…)
     - Ответ должен означать, что завтра в загс? – Засмеялся он.
     - Нет, завтра я не могу, у меня завтра курсы кройки и шитья.
     - Хахаха! – Надрывался от смеха Жак. – А когда кончатся твои курсы?
     -  Через год. Потом я на кулинарные запишусь.
     - Ну, вот когда закончишь все свои курсы, тогда и дам тебе ответ. Мне-то всего один год остался до диплома и полная свобода. А ты – женщина не свободная, у тебя курсы!
     - А Танька, выходит, свободная?!
     - Да забудь ты свою Таньку окаянную! Похож я на самоубийцу, чтобы мне о Таньке говорить?
     - Нет. А ты за что меня любишь, Жак? – Спросила я с неубитой надеждой.
     - За то, что я в тебе ненавижу. За глупость твою беспроветную, за которой стоит дремучая- дремучая и кудрявая чистота. Берёзка ты моя конопатая!
     - Правда? – Ну прям зазвездило мне тогда на сердце, слов нет!  ЛЮБИТ! Такую, какая есть, любит! И решила я стать умной, чтобы Жаку под стать быть, и я шепнула ему в ухо:
     - Я в медицинский хочу!
     - Брось, милая, лишней дури тебе не надо. И так достаточно. Мне во всяком случае на всю жизнь хватит.
     - На всю жиииизнь? – Вытаращила я глаза.
     - А ты как хотела? Любовь как годичные курсы? Хахаха!
     - Значит ты со мной на в с ю  ж и з н ь?
     - Дошоковое и послешоковое у тебя одинаково. Вечное удивление в твоих глазах я люблю,  и твою правильность тупую и беспросветную.  А сейчас брысь отсюда! Очень уж я не в себе в деликатной части. Опасен.
     - Я согласна, - сказала я, опустив глаза.
     - Зато я не согласен. Всё не так должно быть по моему жизнеописанию.
     - Ты своё жизнеописание пишешь? Я тоже дневник веду, - наверное, я перегнула тогда или ещё того хуже, потому что Жак посмотрел на меня как на Орлеанскую Деву с мечом на московской площади. Я тут ничего не поняла, что этот взгляд означал.
     - Ничего я не пишу, а принципы имею и мечты, они меня к звёздам несут, и жить мне  с ними весело.
     - Ладно, Жак, я пошла, - сказала я голосом себе самой не понятным. Какой-то новый голос вырос у меня, какой-то твёрдый и торжественный, я укусила Жака за ухо и потянула дверь на себя, а Жак – бабах! – затащил меня в постель…  И вот вы подумали, что все его принципы рухнули за одну минуту. Хахаха! Он натащил в постель бутербродов с чаем и стал меня кормить, как кошку. И ничего у нас не было. Не знаю, сожалеть об этом или нет.  Мы болтали о всякой ерунде. Вернее Жак болтал, а я слушала. А когда уходила, Жак сказал:
     - Будь всегда такой, какая ты есть. Пожалуйста, будь!
     - Не знаю. Я могу потолстеть. И веснушки хочу вывести. Мне Танька рецепт дала.
     - Я не о том.
     - А, - сказала я и ушла.
     Вот сейчас сижу, пишу в дневнике и думаю, надо у Таньки спросить, какая я есть теперь, чтобы запомнить, какую он хочет. Надо было сразу у неё узнать, надо же, выпало из головы самое важное!
     Позвонила я ей и спрашиваю:
     - Тань, а какая я теперь?
     Танька гаркнула без промедления:
     - Ты всегда, и теперь, и на всю оставшуюся жизнь – дура! Просто идеальная дура! Запомни! Навсегда! И это неизлечимо! Как врач говорю тебе, Ниточка, как врач! Ты идеальная дура! – и швырнула трубку.
     Наверное у неё на работе проблемы, так я решила. Я на одни пятёрки училась, и в школе, и в педагогическом. И надо быть справедливой. Не может дура отличницей быть. Конечно, житейского ума у меня маловато. Но я ещё на 5 курсов запишусь и на психологические тренинги тоже, обязательно, чтобы Жаку не стыдно было со мной жить, если что. Вот сейчас и запишусь, по телефону…
               
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
2012