Ржавый октябрь и тот перетянул потуже
Пояс плаща, дабы снаружи сам не промок
И, демонстрируя свои маневры между лужами,
Лавирует по этой стуже со всех ног;
Мимо дворника, втянувшего дыма поглубже,
Ту же порцию наружу пуская клубами,
С усами и метлой для листьев, что повсюду кружат
Он в роли укротителя, топчет их сапогами.
На пешеходном переходе ворвавшись в толпу,
Октябрь, словно призрак блуждающий, души на лету
Пронзает, пулей насквозь в пустоту,
Оставляя дрожь по коже и ладони в ледяном поту.
Бьют по веранде капли, словно чеканят монеты,
На лучи солнца условно наложено вето;
В экранизации этой Гюго на роль Козетты
Взял бы погоду жалкую, в тряпье одетую.
Поправив плащ, октябрь уже еле тащится
По чаще между машинами, гудящими в пробке,
Робко в окно заглянув, увидит меня с п я щ е г о
У запотевшего стекла в желтой коробке...
Стоп, неужели все, что выше,
Лишь фантазия моя, и не стучат по крыше
Ливни, в голове отголоски не грома,
А фейерверков над заснеженным городом.
Укачало, вот и задремал в дороге;
Странно, приснилась именно осень в итоге;
Не разбудили даже завывания метели,
А за стеклом покрытым инеем на самом деле
Белокурый январь, укутавшийся в шубу,
В валенках, шапке-ушанке и варежках, чтобы
Не коченеть от холода и не стучали зубы,
На злобно-грубом морозе не утонуть в сугробах.
Дворник греет уже синие губы,
Снег у дороги разгребает лопатой,
Пурга рыдает в проводах и трубах,
На остановке дрожащие ждут шестидесятый.
А я в белой коробке у окна в пуховике
Падаю в сон, гулы мотора вдалеке;
Нашептывает радио новости в Москве;
Скоро конечная, остановки через две...