Мой моральный плен или, лучше, барьер,
А точнее сказать, забор в двадцать метр на метр досок и без калитки
Может служить лишь дурным примером или ошибкой,
На которой учится каждый, кому не лень.
Я некогда был влюблен в эту гору досок, как в путеводную нить.
Я ее строил пару надуманных вечностей, белым мелком рисуя,
Не вставая с постели неделями и поминая всуе
Пустой круг из Бродского, его же падающие в бездну стулья
И комнату – как моя, - из которой не следует выходить.
Я слагал по осколкам, обрывкам догмы: «не верь», »не жди» -
И ненавидел до дрожи свои чересчур живые розовые ладони,
Слишком нервные плечи, выдающие каждую из агоний,
Так усердно скрываемых за белым забором, кольцом сомкнувшимся на груди.
Но сегодня я встал на рассвете и вдруг увидел: шальная пуля
Выбила щелку в досках, жадно нашептывающую мне: «Уйди!».
И качнулся забор. Встали рейки горбом. Взвыли щепки, как полный пчелиный улей.
И все тысячи слов и бессчетные сотни вер с грохотом сорвались в утиль.
Я стоял на обломках построенной мной Вселенной,
Видел, чем она клеилась: глупостью, вязкой кровью, немного горем.
А под горкою пепла, немного вперед и слева
Плескалось призывно, тепло и игриво море.
Я стоял босыми ногами на углях, не смея отдернуть от зажмуренных глаз руки,
А море как ни в чем не бывало качалось рядом участливо и осторожно,
Напевая своим бархатным, томным китовым голосом: «Милый, сегодня можно
Заплывать за любые, какие захочешь, буйки.»