В самом конце августа приснился Серёжа. Впервые за два бесконечных месяца. Живой! До того, и засыпая, я знала, что мужа нет, это страшное знание из реала перетекало в сон, из сна – в реал. И повыть смертельно раненным зверем невозможно: совсем рядом, за тонкой перегородкой, чутко дремлет мамочка /предусмотрительные братья оставили её со мной до осени/. Уже утро скоро, а я кусаю кулаки и, как ни стараюсь, даже ненадолго никак не забудусь...
И тут Серёжа берёт меня на руки и начинает голубить – совсем как папа в детстве. Носит по спальне, покачивает и напевает, улыбаясь, колыбельную. И стало так хорошо, так уютно! Уткнулась носом мужу в подмышку и уснула, а он всё ходит, голубит бережно... Утром так и проснулась – с ощущением тепла любимого тела и всеохватного счастья. Это состояние настолько было сильно, что не исчезло даже тогда, когда я спустилась на веранду.
Пошла, как раньше - ещё в той жизни, обходить володенья свои. Хожу осторожная, словно несу бокал из тончайшего стекла, страшусь расплескать волшебное ощущение… И пришла сумасшедшая идея – сколотить сараюшку для дров. За завтраком поделилась с мамой, так, просто посмотреть реакцию здравомыслящего человека на бред сумасшедшей: «Не сколотить ли мне дровяник? Только сумею ли – никогда на таком пианине не играла…»
А у мамы вдруг глаза засияли: «Дочь, а разве есть что-то, чего ты не можешь? Вон, даже стихи пишешь, а сараюшку-то – тьфу для тебя. Конечно, сможешь! Ты ж папина дочка, а у Лёни голова и руки – золотые были!»
И… не заметила, как дни пролетели. Так легко и просто работалось, будто Серёжа и папа всё делали, а я лишь у них на подхвате (а у меня на подхвате – моя старенькая мама: где выроненный саморез подаст, где уровень подержит или вот, фотоаппаратом пощёлкает). Соседки заглядывали на стук молотка и визг пилы, а я просила их не отвлекать "строительную бригаду" разговорами, а лучше подсобить малость – помочь затащить на крышу листы ондулина. Сосед через забор упражнялся в остроумии, наконец не удержался – пришёл с проверкой. Потряс мою конструкцию – ни с места, ни один брус не шелохнулся, ни одна дощечка не дрогнула. К немалому удивлению остряка, к моему – тоже.
К закату третьего дня "облепили" новоявленную сараюшку ласточки-альбиносы и полетели ввысь, понесли на своих крыльях тепло моих ладоней туда... за пределы бездонной сентябрьской сини.
В те дни я поняла: когда тяжело телу – легче душе. И давай придумывать себе мужские "подвиги". Рассортировала дощато-бревенчатые гималаи – остатки старого домика и постройки нового, перепилила и наполнила дровяник, как положено, дровами – запас не на одну дачную зиму. Самые мощные вековые брёвна переводить на дрова – рука не поднялась, приволокла к сараюшке, уложила за подсолнухами друг на дружку. Получился милый уголок, напоминающий детство.
Теперь мне хватает пары часов сна. Особенно, если Серёжа голубит. Придёт под утро, даст короткий нагоняй, что не сплю, возьмёт на руки и ходит по спальне. Тихо покачивает, ласково напевая: "Спи, моя радость, усни..."
А мне только того и надо. Свернусь калачиком, руками обовью родную шею, щекой прижмусь покрепче к родной груди – так, чтобы слышать, как привычно гулко бьётся родное сердце. Снова бьётся! ...пока не проснусь.