Маленьким максималистам

Лёша Самолётова
Либерец в шапке бордовых листьев встретил ноябрьский густой туман. В каждом подростке-максималисте собственный есть грандиозный план – выйти на сцену, найти лекарство, тысячу лайков собрать за пост, выбить из кризиса государство, всем доказать – «я не так уж прост». Лет через двадцать расставит точки жизнь в этих планах и головах. Взрослые доченьки и сыночки встретят нос к носу колючий страх. Кто-то проявит характер, силу. Кто-то свой век проведёт в тени. Жизнь поднимает порой на вилы. Хочешь, кого-нибудь в том вини. Ну а пока мостовую чистит дождь, будто где-то заело кран. В каждом мальчишке-максималисте жив ещё свой грандиозный план. Альбин готовится стать хирургом, Олдрих - играть за Реал-Мадрид, Вацлав не хочет ходить по стрункам [так он родителям говорит]. Вацлаву будет семнадцать скоро. Куплен подарок, заказан торт. В школьных заполненных коридорах Вацлав - всего лишь один аккорд.

Либерец встретил ноябрь у кромки поля поросшего сорняком. Цирк [как положено, яркий, громкий] поле накрыл золотым шатром. Пахнет здесь сахарной ватой, сидром. В вывеске странный безмолвный шарм. Главной аллеи пестрит палитра. В небе огромный воздушный шар. Вацлав с друзьями к закату ближе платит за вход. Старый билетёр молча стоит у цветной афиши. Вацлав неспешно идёт в шатёр. Канатоходцы, слоны и мимы, фокусник в шляпе, глотатель шпаг – все разодеты, неутомимы. Девочка делает первый шаг. Леска дрожит, зал почти не дышит. Девочка смотрит с улыбкой вверх. Голуби вьются у самой крыши. С улицы слышно нетрезвый смех. Девочка ходит туда-обратно, будто бы леска размером с мост. Вацлав в делах этих всех канатных не разбирается. Есть ли ГОСТ или иные ещё стандарты? Разницы Вацлаву, впрочем, нет. В сердце без пауз гремят петарды, тают орбиты пустых планет.
Либерец спит в ноября прохладе. Вацлав не спит до шести утра. Не рассказать ли в своём докладе – вовсе не сказки «в груди дыра»? Только будильник закончил трели, Вацлав, надев свой любимый шарф, вместо уроков, среди недели, спрятав помятый конверт в рукав, мчится по улицам к полю, к цирку. Вот билетёр подметает вход.

Девочки имя Ирена. Ирка. Ирке семнадцатый тоже год. Папа Ирены владелец цирка. Мать дрессирует всю жизнь слонов, полу-испанка, полу-алжирка.

Вацлав, сомнения поборов, тянёт конверт билетёру робко с просьбой отдать лично в руки ей. Тянется к школе уныло тропка. Лучше бы вечер настал скорей. В шесть, возле тира назначил встречу. В лавке нашёл в тон шатру цветы. Гордо расправил худые плечи. С каждой афиши – её черты. Вот и сама появилась вскоре. Локоны вьются из-под платка. Будто маяк, а толпа – как море. Видно такую издалека. Смотрит с улыбкой, чуть хмурит брови. Вацлав бледнеет, молчит и ждёт. Дело не в сказанном после слове.
Нисы коснулся ноябрьский лёд.

Вацлав. Ирена. Суббота в Праге. Пятница в парке, кафе, кино. Вацлав рисует на пальцах флаги, холод стремится пролезть в окно. Вацлав не зря сочинял баллады. Группу собрать – и в гастрольный тур. В те города и, конечно, даты, где цирк Ирены. Храни, Амур, хрупкое чувство в сердцах подростков. Цирк через месяц уехал в Брно. Поле пустынно, а ветер хлёстко Вацлава бьёт по лицу. Темно
В Либереце. Зимний вечер вьюжен. Школа готовится к Рождеству. Дома подарков лежит пять дюжин. Снег заметает собой листву.

Годы проходят. Летят сезоны. Вацлав лет двадцать усердный клерк. Все его действия сплошь резонны, след же Ирены давно померк. Что до мечты, все мечты так хрупки – точно ручьи под осенним льдом. Вацлав ходить не хотел по струнке, но у супруги под каблуком. Либерец в шапке бордовых листьев снова ноябрьский впустил туман. В новом мальчишке-максималисте новый созрел грандиозный план.