21 июня 1547 год.
В то утро день являлся жарким,
Гуляли девки на юру,
Ходили куры по Варварке,
Клевали жухлую траву.
А к полудню поднялся ветер.
В "Китае" загорелся склад.
- "И на Тверской горит"... – заметил
Худой дьячок, - "горит Арбат"...
И вскоре вся Москва пылала,
Неглинная, Большой Посад,
И Кремль горел, река вскипала,
Кто ад не видел, - вот он, ад...
Москва, хоть и горела часто,
Никто оттуда не съезжал,
А срубы ставили столь рясно,
Что тройкой хрен кто проезжал.
И коли, что-то, где займётся,
Сгорало сразу всё дотла,
И погибал, кто подвернётся,
И старики и детвора.
Но проходило лишь полгода,
И вновь стояли терема.
Помехой не была погода,
И уж, тем более, зима.
А царь Иван с царицей Настей
На Воробьёвку убежал,
Чтобы не видеть сих несчастий,
И там томился и страдал.
Зимой помазанный на царство,
Женившийся в семнадцать лет,
Он полагался на боярство,
Не ждавшее его совет.
Ну, а боярство, как пристало,
Творило козни между дел,
И друг на друга клеветало,
Стараясь отхватить удел.
Одни - семьи держались Глинских,
Другие были против них,
И было так, что среди близких
Свои губили же своих.
Тогда-то к юному Ивану
Явился иерей Сильвестр,
И подняв перст, согласно сану,
Сказал, накладывая крест:
- Гремит суд божий над тобою!
Огонь Москву испепелил!
А ты поставлен тут главою,
Поставлен над Россией был!
Раскрыв писание святое,
Он правила владык читал,
Предназначение земное...
И тем царя увещевал.
Сей муж потряс царёву душу,
Коснулся сердца и ума,
И вывернул нутро наружу,
И с глаз царя упала тьма.
Иван иным стал человеком,
Стал каяться в своих грехах,
Сильвестра окружил опекой,
Просил сопутствовать в делах.
Пошла молва, - с Иваном чудо!
Держалось с ним тринадцать лет,
Добра вершилось больше худа,
Народ хвалил и сеял хлеб.
В друзьях был, Алексей Адашев,
Служил окольничим царю.
Достойный сын России нашей,
Любивший родину свою.
Из следствий видятся причины.
Спроси: - При них что сделал, Вань?
- Созыв Собора, суд общины,
Взята Казань и Астрахань...
Неумолимо мчится время...
- Забыли бы о том давно,
Но летописцы, сидя в кельях,
Скрипели при свечах пером...
Промчалось время, укатилось.
Минуло двадцать с лишним лет.
В России что-то изменилось?..
- Так изменилось, или нет?
Вот царь Иван - да, изменился.
- Он стал казнить дворовых, знать.
Во всём измену видел, злился,
Народ царя стал Грозным звать.
Сгубил друзей, замучил верных,
Приблизил злыдней и лжецов,
Жил в паутине подозрений,
Больным, злым полу-мертвецом...
1571 год.
Вновь на Москве забили в било.
- Горел боярин и холоп,
И погоревших много было,
Сгибал в огне честной народ.
Давно такого не видали.
Горели стены вкруг Кремля,
Хотя, кто знали, утверждали,
Что камни – точно не горят.
Свод пал палаты Грановитой,
Совсем сгорел Опричный двор,
Князь Бельский, в ранах, позабытый,
Сгорел в подвале, точно вор.
Позор Ивану!.., хоть в то время
Он подчинил Москве Казань
И Астрахань, а вот Гирея
Не смог достать... - Что те - шайтан.
И хан ходил Изюмским шляхом,
Не ведая большой урон.
И налетал единым махом,
Оставив трупы да ворон.
Царь воевал тогда с Литвою,
Велась Ливонская война,
И мало войск, готовых к бою,
Встречала шляхом татарва.
Разрушить стен и не хотели,
Переходить глубокий ров,
Но полетели с паклей стрелы
На крыши рубленных домов.
"Опять бежал Иван - на север".
- С утра какой-то дьяк болтал.
Народ и верил, и не верил.
Был слух – под Серпуховым стал.
Москва была ночи чернее,
Сгорела начисто, дотла.
И даже хан, того страшнее,
Не видел раньше никогда.
Ушла орда Давлет-Гирея,
Угнав стада, забрав полон...,
А летописцы, сидя в кельях,
Скрипели при свечах пером...
Возможно их святое дело
Имело некий смысл, - как знать,
А может зря перо скрипело?
Ведь рукописей - не сыскать.
И кто сказал, на самом деле,
Что рукописи не горят?..
Вы хоть одну в руках вертели?
- Так просто люди говорят...