До семнадцатого июня слева
центра
никто не знал. Гремели струны на переулках - никто не видел - на всех слыхали. Гремели змеи вокруг столбов, шипели раны на стекле фонарей. Молчали памятники, что весьма остроумно подмечено. Монумент Смерти пытался раскрыть чёрную пасть, но его чистили вином - и замолкал. Центр сам себя строил, не имея рук, голуби изображали барельефы на выступах стен. Люди летали себе, зёрна, проросшие на мостовых, клевали. К слову, мостовых было всего две: одна недостроенная - в метр, другая - идущая к ней, проект.
Так вот, июнь... он жевал шоколад, как заметили камеры, выбросив фольгу, кого-то порезал, до реанимации довёл, тут же вернулся и сказал в пустоту центра: вот, мол, зверь, надобно пристроить. И ушёл. Гулял вокруг, и не откликался бы, если бы звали.
А зверь был львом. Голуби побелели от восторга и фактурно приняли позы шансонье. Каменья задрожали и робко промелькнули по львиным лапам. Скамья поклонилась льву, на что зверь забрался к ней. Грива излучала солнце - центр жарился, сочился хмелем, плыл. Не прошло и дня по пластмассовому небосклону - лев по гриву оказался каменным, а у памятника Смерти вырос золотой хвост - стараниями одного прелестного хулигана с баллончиком рубиновой краски и драгоценным ножом за пазухой.
Соседний город, только верой в него существующий, принёс тополиного пуха, камней - будущего тротуара, и фонарей. Центр уже выставил льва мордой к северу и переплёл его терновыми ветвями и виноградом - так, говорят, модно в Европе.
Солнце лучилось из гривы, холод стрелял из глаз. Центр расцвёл и разросся, люди клюющие спаломничали в соседний, голуби покрылись алмазом и, по последним наблюдениям, стали петь с гремящими на переулках струнами. Гремящие вокруг столбов змеи обняли медицинскую чашу. К июню достопочтеннейшие строители обещали прибыть в центр за мостовыми. Центра в самом деле никто не знал.