- Все мы тут, у нас в Сибири, или потомки бывших заключённых или предки будущих сидельцев. Или то и другое, замешанное в одном гранёном стакане, и это верно на девяносто девять процентов, - говорил мне Юрка Стрелков. И заваривал в полулитровой стеклянной банке из под сливового повидла, крепчайший чёрный чифир.
Это только дилетантам и непосвящённым так кажется, что нет ничего проще, чем залить парящим и бурлящим кипятком сухую заварку. И подождать некоторое время конечного результата. На самом деле тут очень важен и сам ритуал. Антураж и предвкушение, ожидание и трепет. Недаром величайшая из наций, существующих в настоящее время, китайцы, ещё несколько тысячелетий назад даже изобрели специальную чайную церемонию, не меняющуюся даже в мелочах уже несчетное число лет! С их лёгкой руки страсть к соблюдению этого философского священнодействия перехватили корейцы и японцы, у которых она достигла вершины эстетического совершенства, и некоторые другие приличные народы. Там же всё имеет значение: глубина посуды, температура чайника, его строгий дизайн, время сбора чая, сторона склона на которой он рос, место сушки, всё, вплоть до цветовой гаммы обоев чайной комнаты. А уж про девятьсот девяносто девять оттенков его вкуса и цвета и говорить не приходится.
Да и мы ничем, оказывается, не хуже. Особенно жулики чистой воды. Романтики больших дорог. Тут главное соблюсти точное количество и свойства всех пяти наших родных ингредиентов – мощность самодельного пластинчатого кипятильника, количество залитой в банку воды, примерную массу заварки, объём посуды и время протекания самого процесса. Для каждого сорта эти цифры разные и, упаси Боже, напутать. Чай пить, конечно, можно и такой, не по идеальной технологии заваренный, но тогда обязательно прослывёшь среди друзей фуфлогоном. Никакие растопырки пальцев не помогут. Любая мелочь может выдать в тебе человека не сведущего. Ведь даже обертка от пятидесятиграммовой пачки грузинского или цейлонского чая, покрытая алюминиевой фольгой, надетая на горловину банки, значение имеет не только как дополнительный отражатель для лучшей теплоизоляции сосуда для заварки, но и показывает эрудированность сидельца в вопросах настоящего зоновского этикета. И не приведи Господь, если чай будет по крепости слабее максимально возможного.
Юрка в этом вопросе большой специалист. Он, как фокусник, быстро совершает манипуляции своими худыми татуированными пальцами, на которых синими кляксами темнеют перстни. Все эти – «привет ворам», «проход через зону», «малолетка», «свет ворам, тьма прокурорам» выказывают в нём человека опытного и вполне авторитетного в кругах весьма и весьма определённых. На нём, на всём его сухом и измученном теле, высушенном постоянными маршрутами в штрафной изолятор и БУР, красуется весь стандартный набор тюремной «иконописи», начиная от воровских звёзд на плечах и коленях и заканчивая большой аллегорической картиной на спине с гробом и со стандартными куполами. На нашей зоне таких называли не иначе как – «чёрными» или «шерстяными». И не только по цвету одежды. Это ещё и означало, что человек живёт по воровским законам, пытается им соответствовать внешне и внутренне, но до настоящего авторитетного «блатного» ещё не дорос и находиться только на близких подступах. Осталось совсем немного. Но если чего-то не хватит, вдруг, например, проснется совесть или чувство сострадания, или не сумеет смотреть в глаза оппонента взором, полным мутного стекла, или просто пырнут на промзоне заточкой за карточные долги, то может никогда и не дорасти. Так часто бывает….
Юрка легко заводится и поддерживает любой разговор, а чаще всего сам является инициатором всякой беседы. Побазарить за жизнь – его конёк и система общения с миром! Вот и сейчас он, усевшись на край стола в ожидании, когда настоится чай, и как бы продолжая начатую беседу, размерено повествует о своей нелёгкой судьбе.
- Долго я не мог привыкнуть к крепкому чаю. Я же раньше только «купца» пил. С месяц, наверное, меня сильно подташнивало. Хотя, батя у меня был старым и прожжённым чифиристом. А что ты хочешь? Всю жизнь по тюрьмам и по ссылкам. Только выйдет, не успеешь оглянуться, опять на зоне чалится. Чего-куда-зачем-почему? Да ладно бы по делу, а то всегда по порожнякам. Подерётся по пьяни, побегает с кухонным ножом по району, или сворует на копейку, а неприятностей на пару-тройку лет. Собственно, сидел всегда недолго, но очень часто. Да у нас в посёлке почти во всех семьях так: либо когда-то раньше кто-то сидел, либо сейчас всё ещё сидит, либо находится под следствием и ещё только готовиться к отсидке.
Но тогда я уже в техникум готовился, хотел свалить из этого дурдома, ну в смысле из нашего посёлка. Задрало, знаешь ли, это всё меня тогда. Все эти обшарпанные ещё со Сталинских времён кирпичные двухэтажки вокруг с холодными дощатыми туалетами на улицах на две дырки, и сто лет назад крашенными заплёванными подъездами без лампочек и с разбитыми дверями, с вечным запахом тлеющей помойки под окнами. Все эти ежедневные пьяные разборки под окнами с истошными криками, по всякому поводу. Этот вечный запах перегара, пива и бодяжного портвейна, эти страшные толстые тётки с одышкой и с нервными голосами на лавках, в очередях и автобусах. Эти наши вульгарно крашенные тёлки-пэтэушницы, которых можно в клубе снять за стакан водки или пару бутылок крепкого пива, и которые потом тоже станут такими же толстыми замужними тётками с мужьями алкашами. Тоска вокруг, бетонные заборы, брошенные машины без колёс, которые ржавеют во дворах с самого моего рождения. Полынь в палисадниках, крапива на огородах и никакой перспективы.
Думал, в техникум в городе поступлю, отучусь и куда-нибудь подальше из этих страшных мест. Чтобы не видеть эти опухшие небритые рожи и не нюхать этот дерьмовый запашок. А тут как раз и батя, и старший брат почти одновременно с зоны откинулись. Старший брат у меня тоже ещё тот кадр! По стопам родителя пошёл, не погубил семейную репутацию, не подкачал. Сначала у них как всегда объятия, сопли, слюни, слёзы, потом праздник по случаю обретения долгожданной, но как обычно временной свободы. Ну, как праздник?.. Как и обычно, банальная многодневная пьянка, с ежечасной беготнёй за водярой, и радость до состояния полной прострации с элементами белой горячки.
На третий день сантименты у них закончились и начались разборки по понятиям. Кто и где сидел? В каком отряде на зоне, и в какой камере на тюрьме? Кем был по масти и по понятиям? Зашёл спор о том, какая камера на Читинской тюрьме считается «обиженкой», сорок девятая или пятьдесят первая? Слово за слово, предъява на предъяву, пошла разборка. Кончилось тем, что победила молодость. Разбил брательник о батину башку увесистую табуретку, попинал его немного сапогами по рёбрам и свалил из нашей кухни бухать со своей третьей бывшей женой и её новым четвёртым мужем.
А я всё это время в спальне сидел. Уроки прилежно готовил. Нужен был аттестат без троек. Учился я тогда неплохо, всё не терял надежды сбежать из всего этого. И после всех этих криков, матов и стонов решил я сходить в киношку. Промыть душу первейшим из искусств, как говаривал один засушенный посредине столицы дедушка. Вышел в коридор, а там мой неразумный предок валяется на пороге кухни с пробитой головой в луже крови. И так картинно протягивая ко мне руки, просит слабым голоском, - «помоги сынок»!
- Чтоб ты сдох, придурок, достали вы меня уже все, - только и ответил я ему. Позвонил в квартиру напротив, попросил нашу соседку Людку-кондукторшу, чтобы вызвала скорую, и отправился культурно отдыхать в кино. Как раз шло что-то душевное, типа «Ленин в Польше». Другие фильмы, кроме индийских, до нас редко доходили.
Вернулся уже совсем поздно, очень не хотелось снова видеть эти рожи. Скорая в доме уже побывала. В коридоре пахнет врачихиными духами и больницей. Батя, слабо цепляясь за стены, шастает по квартире, как Чапае,в с полностью перевязанной башкой. Его в больницу никогда не брали, все уже знали, что скоро придется всё равно выгонять за пьянку. Я быстренько чая попил и в свою комнату удалился опочивать, чтобы быстрей светлое завтра наступило. Но оно так и не наступило. Потому что, когда уже совсем поздно было, заглянул в комнату батя, и ласково так, щуря белые от злобы глаза, сказал мне:
- Завтра, я приду убивать тебя, сынок….
Вот ничего себе заявочки! Тарасом Бульбой себя возомнил? Причём, хорошо зная своего отца, я ни на секунду не усомнился, что он действительно придёт! Когда разговор касается всяких мерзких пакостей, у него поганые слова никогда не расходятся с делом. Так я и не смог толком до утра поспать, всё ждал, когда он заявится, чтобы успеть выпрыгнуть в окно, благо мы на первом этаже жили. А назавтра с утра пораньше поехал я в Черёмушки к Мишке Проханчикову и выпросил у него на неделю обрез двустволки шестнадцатого калибра и четыре патрона с картечью. Врагу не сдаётся наш гордый Варяг…, и пусть попробует взять меня живым.
Самое поганое было то, что где-то у нас в сарае мать ещё насколько лет назад спрятала от всяких обысков охотничью двустволку. И отец мог об этом знать. Я знал, что где-то есть, но найти не смог. Мать молчит, говорит что выбросила, не хочет никому в руки давать козырный аргумент. Если он найдёт, то совсем нехорошо может получиться. Прямо тоскливо на душе. Вот так я следующую ночь и спал. С обрезом в руках. Только немного вроде задремаю, слышу, дверь тихонечко-тихонечко скрипнула. Отец приоткроет, посмотрит в щелочку, что я не сплю, и снова закроет. Всю ночь свет в кухне горит, он по квартире ходит, я выспаться не могу. Во-первых, боюсь уснуть. Во-вторых, у меня заряженный обрез на груди лежит, палец на спусковом крючке, чтобы не опоздать, если он надумает меня чем-нибудь, вроде топора, по голове тюкнуть. И задвижки на дверях нету. Была раньше, да дверь столько раз уже выламывали, что там живого места не осталось. Шуруп вкрутить некуда и дверь сама жиденькая, пни хорошенько и развалится.
Несколько дней я маялся. Пока однажды во сне с испугу не нажал пальцем на курок. Представляешь! Измучался от бессонницы, а тут почудилось мне, что дверь широко распахивается, входит отец, и палец непроизвольно сжался на курке, я даже ствол направить в его сторону не успел. Громыхнуло так, что чуть не отвалилась голова! Обрез лежал на груди стволом вверх, и картечь пролетела в сантиметре от уха и вывалила полметра штукатурки из кирпичной стены. Дым пороховой по всей комнате, пыль, мать носится с криками, а я сижу представляю, что было бы если бы ствол лежал немного по другому. Короче, поехал я утром и отдал обрез Мишке назад. Какая разница, отец прирежет или я сам себя застрелю? Да и менты могли с обыском нагрянуть, все соседи слышали выстрел. Посредине ночи в нашем доме звукопроводимость идеальная….
Но как-то обошлось и как-бы всё понемногу успокоилось-устаканилось. Вроде почудилось мне и отец после этого стал спокойней, да и у меня мандраж почти прошёл. Но, как говориться, нельзя терять бдительность, особенно живя на действующем вулкане. Я-то может и стал забывать, но батя сказанное привык долго помнить. Особенно память у него пробуждается в начале каждой новой пьянки. После первого гранёного стакана водяры. Неделя после этого прошла, или даже немного больше. И вот после школы сижу я, штудирую, например, буревестника нашей революции товарища Горького, на предмет предчувствия созревания народной революции в Империи, или изучаю валентность металлов платиновой группы, как вдруг дверь за моей спиной открывается при помощи сильного пинка, и на пороге возникает мой отец с двустволкой в руках. Курки взведены, отмечаю я мимолётным взглядом. Всё-таки он её нашёл….
- Руки за голову падла! Вставай сынок, я пришёл тебя убивать, - театрально декларирует он, и я чувствую, как разит от него самогонкой.
Делать нечего, думаю я, он сейчас в таком состоянии, что запросто может дать из двух стволов дуплетом. А куда можно спрятаться в шестиметровой комнате? Так что мозги от стенки потом и отскребать не придётся, проще будет заштукатурить по новой и масляной краской закрасить. Конечно испугался, а как тут не пугаться, если точно не знаешь, сколько ещё проживёшь, одну секунду или один час. Приказал он мне с поднятыми руками выходить на улицу и двигаться к речке Синявке. Помню, ещё когда мы выходили из подъезда, на лавочке как обычно бабки сидели. Ну, по известным своим старушечьим делам, выявлению всех местных проституток и наркоманов. Примолкли сразу как мыши, в лавку влипли и только одна из них не удержалась:
- Ты куда повёл его Володя? – спрашивает и очками как рентгеном режет.
- Расстреливать, – так коротенько пояснил им мой отец, и мы пошли навстречу с последним закатом. С моим закатом.
Там до речки-то и идти минут пять, я всё смотрел по сторонам, как бы слинять думал, ты не представляешь, как умирать в такие минуты не хочется. Но как на грех по дороге растёт одна мелкая крапива, а до кустов мне добежать никак не успеть, если он начнёт палить. А стрелять он будет, я в этом уже и не сомневался. Метров наверное пятьдесят не доходя до речки мы остановились.
- Давай, сынок, - говорит мне отец, - отсчитывай пять шагов, и пятый будет твоим последним….
Дурак. Что с него взять? Вот знаешь, я раньше не верил, когда говорили – вся жизнь промелькнула перед глазами. Думал, это так писатели украшают свои рассказики, для красного словца. Но в тот раз убедился в этом наяву. Но нет, действительно, оказывается, так, как плёнка в кино на быстрой скорости перематывается, и кадрики мелькают мутноватые и черно-белые. Почему-то больше всего праздники, дни рождения и мать в белом платочке. Так жалко себя стало, чуть не расплакался. И вот помню, что шёл я эти четыре шага, минут наверное десять и ещё минут десять решался на пятый шаг. И только уже собрался с силами, будь что будет думаю, как слышу за спиной его голос:
- Ладно, сынок! Не бойся! Это же я пошутил…
Я обернулся. Вижу он двустволку картинно откинул недалеко от себя и сидит на траве, ясно глядя на меня своими голубыми глазами, и даже, знаешь, слезинка на носу висит.
Я бочком-бочком малыми шажками подобрался к двустволке. Взял её в руки и так же медленно вернулся на то место, на котором стоял. Переломил её, увидел что она заряжена и сказал бате:
- А вот теперь молись, сука! Я в отличии от тебя шутить не буду!
Прижал приклад к плечу и прицелился. Помню, ещё подумал, куда лучше стрелять, прямо в лоб, или в глаз, чтобы долго не мучился…? Но только не успел. За спиной заскрипели тормоза и громкий голос такой, явно командирский проорал противно:
- Эй, вы! Два придурка с ружьём! Ну-ка бросайте ружьё на землю и идите оба сюда!
Мда-а-а-а…. Как оказалось, бабки сидевшие на лавочке, сразу после того как отец вывел меня из подъезда бросились к телефону и успели вызвать ментов. Вот они не вовремя и подскочили на своём голубом воронке.
Юрка замолчал.
- Так ты что, на самом деле готов был убить, родного отца…? – спросил я его.
- Конечно! Убил, если бы не помешали. Даже и не сомневайся в этом, – спокойно отвечал он.
- Но тебя же посадили бы лет на десять как минимум!
- А какая разница? – улыбнулся он, - я и сейчас как ты видишь, сижу! Правда, совсем по другому поводу, но разница невелика. Раньше сел бы, раньше вышел, всё равно от судьбы никуда не уйдёшь! Ладно! Чифир уже кажется заварился…, давай пить….