ГУСАКОВА Виолетта 17 лет
Лауреат третьей степени в юношеской номинации
- Славка! Славка-а-а! Хороший ты мой!..
Она встаёт на цыпочки, чтобы меня обнять, и, положив подбородок на моё плечо, звонко хохочет.
- Нет, я никогда не привыкну, что ты такой высоченный! Слушай, тебе не стыдно? Куда ты растёшь?
Я в свою очередь обнимаю её, радостно улыбаясь и не в силах совладать с эмоциями, что вот мы снова вместе – и всё предстоит опять, всё будет как раньше, или нет, ещё лучше, ещё интереснее!
Она отстраняется, смотрит на меня снизу вверх весёлыми машкиными глазами. Затем по своей озорной привычке дёргает тоненькими пальчиками козырёк моей кепки, натягивая её на лоб, и с ласковым торжеством протягивает:
- Эх, Кузька ты, Кузька!
Я, наконец, замечаю стоящего чуть поодаль его. Протягиваю руку:
- Привет.
Он принимает рукопожатие, кивая, и смотрит на Машку с холодным нетерпением.
- Пойдём скорей! Витюш, помоги Славке тащить сумки…
- Не надо, - отказываюсь я. – Они не тяжёлые.
Виктор равнодушно пожимает плечами. Маша обиженно выпячивает вперёд нижнюю губу, я не удерживаюсь от смеха, обнимаю её за плечи и весело прижимаю к себе свободной рукой.
- Машка, я же уже не маленький.
- А мне по-прежнему кажется, что маленький, - вздыхает она.
- И правда – всего-то сантиметров на десять выше тебя…
Теперь мы смеёмся уже вдвоём.
После этого Маша взахлёб рассказывает мне какую-то историю, приключившуюся с ней и Витей на днях, жестикулирует худенькими белыми ручками пианистки и всё представляет в лицах. Прядь волос время от времени спадает на её красивое, светлое, ещё совсем девичье личико, Машка сердито поправляет её, негодуя, что она мешает рассказу.
Он идёт впереди, изредка оглядываясь, и по его глазам, скрытым блеском очков, неясно – то ли он едва сдерживает раздражение по отношению к жене, то ли с долей любопытства рассматривает меня.
Закончив рассказ, она подбегает к нему, схватив его под руку, и что-то горячо ему говорит. Он ворчливо отвечает; я понимаю, что он в самом деле мне не рад (злость и обида подступают к горлу, но я пресекаю эти чувства на корню, тут же подумав о том, что Вите и в самом деле нечему радоваться), а моё отношение к их браку остаётся прежним…
Ещё в первый раз увидев их вместе – Машу в воздушно-белом свадебном платье и Виктора в чёрном строго-торжественном костюме – я никак не мог сложить в голове единый паззл. Хотя, что тут, по идее, складывать? Передо мной два человека. Жених и невеста. Без пяти минут муж и жена. Красивая пара.
Моя тётя выходит замуж.
О чём ещё думать? Радоваться, что Машка обрела свою любовь, своего спутника жизни, и только!
Но вот моё подсознание отказывалось принимать этот факт, отказывалось соединять в одну семью эту славную непоседливую девушку с озарённым лучистым счастьем личиком, которую я знал с самого детства, и серьёзного, хмурого, молчаливого человека с глазами, скрытыми отблесками стёкол очков.
Они были настолько разными – Маша и Виктор. Хотелось предложить стоящему рядом папе ущипнуть меня. Может, я сплю? Не могла Машка выбрать себе в мужья такого человека. Это странно, это необъяснимо. Это, в конце концов, неправильно!
Если бы мама услышала мои мысли и доводы, она бы наверняка сказала, грустно и немного иронично улыбаясь, что я просто ревную. Шутка ли – четырнадцать лет расти вместе, бок о бок…
Но дело было не в том, что Машка, моя тётя, мамина младшая сестра, которая была на четыре года старше меня, с первых моих дней возилась со мной, помогая моим родителям и почти каждый день бывая у нас; не в том, что, когда не стало бабушки и дедушки (а Машке было тогда всего одиннадцать), она стала жить с нами; не в том, что у меня с ней связаны все мои детские воспоминания, вся моя жизнь вплоть до четырнадцати лет… Нет, не в этом было дело!
Меня не оставляло чувство тревоги. Я прекрасно понимал, что это Машкин выбор, и я не имею права вмешиваться, но я беспокоился. Беспокоился, и ничего не мог с собой поделать.
Немного утешала та мысль, что через четыре месяца я приеду учиться в тот город, где Маша окончила уже третий курс университета, и буду жить с ней и Витей в одном общежитии. К тому времени я уже точно знал, что комнату в студенческом мне не дадут, да мне туда совсем и не хотелось.
Вечер уже вплотную подкрался к городским улицам. Ещё теплился октябрь, напоминая о не так давно ушедшем лете, и соседи по общежитию тесным кругом сидели на лавочке у дверей. Когда Виктор вылетел на крыльцо с красным и искажённым злостью лицом, я понял, что опять – случилось.
Он промчался мимо, не заметив меня.
- Витя!.. – попытался я окрикнуть его, но он быстрыми шагами скрылся за углом старого хмурого здания общаги.
Соседи замолчали, отбросив в сторону разговоры, и сгорающими от нездорового любопытства глазами уставились на меня.
Я шмыгнул мимо, успев уловить ехидный шёпот худощавой черноволосой соседки, живущей этажом ниже:
- Опять эти поругались! Представляю, что завтра будет…
Перешагнув порог, я почти перешёл на бег. Сердце, как и всегда в таких случаях, тревожно ухало.
- Славик! Добрый вечер! Ты куда так бежишь?
- Добрый вечер, тёть Люб, - откликнулся я на приветствие, не оборачиваясь.
Я взбежал на наш этаж и ворвался в комнату Машки и Виктора.
Как я и предполагал, она в очередной раз беспомощно сидела на кровати и плакала.
- Машка… - я обессиленно уронил сумку с плеча на пол. – Ну, чего ты…
Я подошёл к ней, сел рядом и обнял. Она уткнулась лицом в мою грудь, приглушив рыдание. Её плечики судорожно затряслись.
- Г-г-гадкий, гадкий он человек, Слава…
Я гладил её мягкие, отливающие настоящим золотом волосы и тихо говорил:
- Маш, ну, что ты… Тебе о малыше надо думать… Знаешь, как это на нём сказывается?
- А к-к-как иначе, Слав?.. Ну, что мне делать, что?..
- Сколько раз я уже говорил – разводись! Не пара он тебе…
Машка помолчала, негромко всхлипывая, а потом проговорила, не отнимая мокрого лица от моего свитера:
- Правда, не могу я так больше, Слав…
- Перестань мучить себя и ребёнка…
- А Лена как же?.. – спросила Маша, имея в виду мою маму.
- С мамой разберёмся. Что ж она…
- Она не поймёт… А мне учиться надо ещё д-два года… И денег… ты сам знаешь…
Я молчал, глядя в окно. Мама и в самом деле не поймёт. Она изначально была против, что Маша так быстро и необдуманно выходит замуж – будучи знакомой с молодым человеком всего три месяца.
А теперь, когда Маша беременна, она и тем более скажет о том, что её сестра – взрослый человек, который должен нести ответственность за каждый свой поступок.
И в чём-то она в самом деле будет права, вот только… вот только не она, а я почти еженедельно вижу Машкины слёзы и чувствую, что сердце вот-вот разорвётся.
- Маш… Мы что-нибудь придумаем, слышишь? Только, пожалуйста… разведись…
Она кивнула и, подняв голову, посмотрела на меня глазами, полными робкого страха и надежды. Я понял, что теперь, в силу сложившихся обстоятельств, я больше не племянник. Я человек, который старше её, моей глупой маленькой тёти Машки, и именно я в скором времени должен принять решение, определяющее её судьбу и судьбу моего ещё не рождённого двоюродного братика (а может, и сестрёнки).
Маша возникла на пороге моей комнаты неожиданно. Её лицо было белым как снег, а через мгновение покрылось красными пятнами.
- Слава, побудь с Олесей, пожалуйста, - отрывисто сказала она.
- Что случилось?
Она махнула рукой, не сумев вымолвить ни слова, и побежала в сторону лестницы.
Я вошёл в их с Витей комнату, где в кроватке сопела крохотная Олеська.
Быстро прошагав к окну и чуя неладное, я выглянул. Витя сидел на скамейке, согнувшись и оперев голову на руки. В первый момент я подумал, что ему плохо. Но в следующий, когда из дверей буквально вылетела разгорячённая Машка и, подбежав к нему, резко стукнула его по плечу, я понял, что он попросту пьян.
Виктор «очнулся», и началось выяснение отношений, эхом разносившееся по округе. Я чувствовал, как моё лицо и уши наливаются краской – я представил несколько десятков глаз соседей, глядящих в окна общежития и наслаждающихся представшим перед ними «спектаклем».
«Почему ты никогда меня не слушаешь, Маша? Почему, почему ты до сих пор не подала на развод? Мама, даже мама, пусть и ворчала, конечно, но дала добро и обещала, что будет помогать тебе и Олесе…»
Витя громко выругался и сделал резкое движение в сторону Маши. Она отшатнулась, и я, развернувшись, тут же забыв обо всём, побежал к выходу из комнаты, готовясь броситься на Машкину защиту. Но… но тут заплакала Олеська.
Я застыл на пороге, ощутив нарастающую панику – я ещё ни разу не оставался с ней один. Я растерянно шагнул к её колыбельке и наклонился к ней.
- Тише… Олесенька, тихо!.. Не плачь… Ш-ш-ш…
Однако крошечное создание ревело всё громче и громче, словно в нём сидело маленькое стадо потерявшихся слонят.
Я, насколько это было возможно, поборол страх, протянул к ней трясущиеся руки и, лихорадочно вспоминая, что делала в таких случаях Машка, осторожно взял её. В руках появился вес, появилось тёпленькое розовое существо, которое, беспомощно раскинув ручки и двигая ими, широко открыв ротик, жалобно кричало, заглушив крики с улицы.
- Ч-ч-ч-ч… Ч-ч-ч-ч… - словно песню, зашипел я, качая на руках сестрёнку.
К моему большому удивлению, Олеся вдруг затихла и открыла мокрые глазёнки. Я смотрел на неё испуганно, с внезапно нагрянувшей радостью и не мог оторвать от неё глаз. Сестрёнка в ответ смотрела на меня с молчаливым сосредоточенным интересом, забыв о том, что ещё минуту назад она безутешно плакала. Она в первый раз была у меня на руках, она в первый раз по-настоящему видела меня и, наверное, поняла, что я – её брат. А ещё в тот миг я действительно был для неё вместо мамы.
И, что совсем меня обескуражило, она… улыбнулась мне. В её голубовато-серых ангельских глазёнках отразился свет. Она была ещё очень маленькой, чтобы понять то, что происходит. Мир для неё был чем-то большим и неизведанным, но Олеся уже видела в нём всё только самое доброе, только самое светлое, только самое радужное и солнечное – и иного для неё пока не существовало.
Она не знала, что родители бесконечно ругались до её появления на свет. Она не знала, что они собирались развестись. Она не знала, что тогда, когда она родилась, в этом небольшом семейном доме ненадолго поселился мир. Она не знала – то, что сейчас происходит за окном, может стать последней каплей, и всё в её жизни и жизни её родителей изменится. Она ничего этого не знала. И зачем ей было это знать, если сейчас в её сердечке зарождался росток любви – любви всеобъемлющей, любви ко всему, а в первую очередь – к маме и папе.
И почему-то в эту минуту для меня всё вокруг потеряло значение. Всё, кроме Олеськи, доверчивой и беззащитной, с невысохшими от недавних слёз ресничками.
У неё должно быть счастливое детство. Чтобы она всегда осознавала, что у неё есть мама и папа, что у неё есть семья, что эта семья – настоящая. Чтобы ей никогда не приходилось прятаться в шкафу подобно маленькому Славке, который так сильно боялся ссор родителей, но никогда не хотел вмешиваться в них, и которого Олесина мама прозвала за это Домовёнком Кузькой. Или того больше – чтобы ей не приходилось украдкой плакать, когда её подружки по садику будут уходить домой за руку с папой, а она будет видеться с Виктором только по праздникам и выходным.
Все эти ссоры, угрозы развода вдруг открылись мне с другой стороны. Они показались мне такой мелочью, такой глупостью, которая совершенно не стоит Олеськиных слёз. Я понял, что мои советы и просьбы развестись только подливали масла в огонь, и я ставил на кон всю будущую жизнь маленькой Олеськи. А теперь… не стало ли слишком поздно? Услышат ли они меня?.. Нет, не так… не меня… а свою дочь, которая ещё не умеет говорить, но уже многое может сказать?
Олеся закрыла глаза и снова тихонько начала сопеть. И на улице было подозрительно тихо. Я осторожно, стараясь не шевелить руками и беззвучно шагать, подошёл к окну. Маша и Виктор сидели на лавочке, напряжённо повернувшись друг к другу, и о чём-то едва слышно говорили.
Они говорили, а Олеська спала, наверняка видя красочные и добрые сны о том, как она, уже совсем большая, идёт, крепко держа за руки маму и папу.
12.09.2014.