Кабак при дороге,
и ночь медовуху из тыквы луны разливает народу в лужёную глотку.
Эй, стихоплёт, не ленись, бай зевакам в глаза про Смородинку-речку.
И про то, как устала Ягиха через мост прогонять по всему околотку.
А потом зарыдала, качая култышку, завыла, да с горя полезла на печку.
Внутри вместо сердца – окалина, на железной болванке.
(поди ты попробуй, вечность шататься через речки кипящую смоляную утробу).
А сколько их было… (и каждый к Морене дорогу искал, к этой вон самозванке).
Молодых да зелёных кормила костлявая, парила, а с иных убирала хворобу.
А ещё раньше (с памятью плохо, но кое-что помнит) Змей-прощелыга
На настойку в избу залетал временами и хвастал, что похитил Забаву, поганец.
Всё сидел и расписывал, как пожирает он девок, а после хлюпал, не вяжущий лыка,
Сопел, сокрушался, в отчаянье топал лапой и рвался Ягу пригласить на танец.
Эх, в кружке пусто, а в горле сухо! Ветер по ставням лупит разбойнично-грозно.
Чего пригорюнились, братцы? Ягу стало жалко али Горыныч напомнил кого-то некстати?
Былины да сказы наши от нас самих же. А впрочем довольно, робята, – поздно.
(И кружка дно разевает пустое, как рот у охрипшего в исступленьи дитяти.)
Кабак при дороге
Всякому рад, коли звонко в кармане, жадно считает всё с той же луной полушки…
Кабак при дороге
В веселье всегда с гостями, и понурому путнику отыщет лекарство от черной тоски.
А поэту – свободно: груз денег не давит, и не печалит отсутствие кружки.
Он идёт налегке, купая в пыли стёртые в хлам одни разъединственные башмаки.