Доминация приема – Где находился Террор в октябре 1847-го – Бабочка и аэробус – Книги, которые мы помним – Просят написать о Пелевине – Заметки книгочея – Другой берег - другие нравы – Ларс Айер. Мнимое – Традиция и реальность – Ориентация - север. – Игра в бисер, или Читая одновременно – Двойники – Angela Carter. Expletives deleted – Д. Рейфилд. Жизнь Антона Чехова
===================================
ДОМИНАЦИЯ ПРИЕМА
Внешний вид Центра Помпиду интереснее его экспозиций. Внутри ничего особенно примечательного. Зато снаружи выглядит впечатляюще. Можно сказать, что содержанием, смыслом здесь является само искусство архитектуры.
Точно так же и в «Улиссе» смысл каждой главы не столько в том, что там происходит, сколько в том, каким повествовательным приемом (манерой) пользуется Джойс.
Примерно то же и в «Вы слышите их?» Саррот.
Полная доминация приема над содержанием – в историях Гертруды Стайн («Кровь на полу в столовой»).
Вот это и есть модернистская литература. Этим она и интересна. Все другие романы наводят кое на кого (понятно, на кого) скуку – вроде экспозиций в Центре Помпиду. (Для Хема, понятное дело, исключение.)
ГДЕ НАХОДИЛСЯ «ТЕРРОР» В ОКТЯБРЕ 1847-ГО
«Террор» Дэна Симмонса начинается с указания координат: 70°05' северной широты, 98°23' западной долготы. Где-то на севере Канады, это ясно. Но где? Географический атлас (бумажный) показывает район в слишком мелком масштабе. Зато Гугл дает красивую картинку серовато-зеленых островов и полуостровов, между которыми неподвижно лежит синяя вода. На этой воде, к северу от острова Кинг-Уильям, чернеет мишень с красным восклицательным знаком и надписью Northwestern Passages, т.е. Северо-Западные Пути. Так вот где находился «Террор» в октября 1847-го! Не так уж далеко от суши. И там, по мнению Симмонса, путешественникам встретилось какое-то жуткое существо? Ну что ж, может, так оно и было. В любом случае, надпись в левом верхнем углу экрана предупреждает: Sorry, your search appears to be outside our current coverage area for walking. Так что встреча с монстром исключена.
БАБОЧКА И АЭРОБУС
Набоковская «Ада» начинается так, словно автор безрассудно вздумал соперничать с Джойсом, но потом выясняется, что он просто неуклюже выруливал на взлетную полосу. Наконец повествование отрывается от земли и ложится на курс, превращаясь в эротический роман с многочисленными отступлениями в духе «Тристрама Шенди». Правда, в отличие от Стерна, Nabokov не забывает напомнить читателю об основной линии. И все же, если бы не эротическая составляющая, текст был бы больше похож на высушенную бабочку, а не на живой аэробус. Но если я продрался через Джона Барта, продерусь и через Nabokov’a. Один другого, в общем-то, стоит.
КНИГИ, КОТОРЫЕ МЫ ПОМНИМ
Бывает, в каком-то романе натыкаешься на очень жизненную деталь. Очень жизненную – это значит, что она в твоей жизни что-то значила, т.е. имеет к тебе интимное отношение, и ты ступаешь в нее, будто в лужу, и сырость прошлого пробирает тебя мгновенно от пятки до сердца, но это если деталь неприятная, а если нет, то будто вступаешь в облако жасминного аромата, ну или что-то в этом роде. И вот такой жасминовый куст растет (для меня) в «Generation П». Там есть такой фрагмент:
«Найденные книги, как Татарский с нежностью вспомнил, были отобраны из макулатуры, которую их посылали собирать после уроков. Среди них были томик изданного в шестидесятые годы левого французского экзистенциалиста, прекрасно оформленный сборник статей по теоретической физике «Бесконечность и Вселенная» и папка-скоросшиватель с крупной надписью «Тихамат» на корешке. Книгу «Бесконечность и Вселенная» Татарский помнил, а папку нет».
Томик французского экзистенциалиста – это, скорее всего, тоненькие розовенькие «Слова» Сартра («Прогресс», 1966). У меня этой книжки не было. И для меня упоминание о ней нейтрально – ни лужа, ни куст. А вот «Бесконечность и Вселенная», может быть, до сих пор в каком-то из шкафов стоит. И это такой большой цветущий жасминовый куст Аромат доносится если не из шкафа, то из далекого прошлого, когда я еще всерьез увлекался философией.
На самом деле книжка эта – не сборник статей по теоретической физике, а сборник докладов, прочитанных на Всесоюзном симпозиуме по проблеме бесконечности Вселенной (1965). И тон там задают не ученые, а философы, озабоченные совместимостью последних космологических концепций с принципами диамата (или наоборот – принципов с этими концепциями).
В общем, один из множества пузырей «мыльной философии» тех времен.
Вот названия некоторых статей:
Г. И. Наан. Понятие бесконечности в математике и космологии.
Э. М. Чудинов. Логические аспекты проблемы бесконечности Вселенной в релятивистской космологии.
Г. И. Р у з а в и н. Проблема бесконечности в математике
Б. А. Ласточкин. Бесконечность и вероятность.
В. В. Казютинский. О бесконечности материального мира и бесконечности Вселенной.
«… авторы выражали уверенность, что эти данные [науки] не только всегда будут соотносимыми с диалектическим материализмом, но будут также освещаться им. Более того, как не видели они в естествознании угрозы диалектическому материализму, так же не видели они в диалектическом материализме угрозы для естествознания".
Но для неискушенного юного ума, увлеченного твердой НФ (как и полагалось в то время), книжка эта была источником космологически-метафизического воодушевления.
Купил я ее в специализированном магазине «Политическая книга». Тираж был небольшой. И то, что Татарский/Пелевин тоже читал и увлекался этой книжкой – приятной совпадение (жасминовый куст).
Я вслушивался в свои ощущения, пытаясь понять, влияет ли эта реальная подробность на восприятие романа. И в конце концов решил, что нет. К литературной реальности эта жизненная подробность отношения не имеет. А если бы и имела, то воздействие, скорее, было бы негативным: в сплошном слое текста появилась бы что-то вроде разрыва, полыньи (окно в иную реальность).
Такой вопрос возникает, видимо, только в связи с «интимными» деталями. Упоминание, например, виски Jim Beam никаких проблем не создает, потому что я предпочитаю Johnnie Walker.
ПРОСЯТ НАПИСАТЬ О ПЕЛЕВИНЕ
Ну что написать о Пелевине? Он все тот же. Ничуточки не изменился. Доходчиво объясняет читателю, что мир – это симулякр третьего порядка, и много каламбурит.
В «Ордене желтого флага» (первая часть «Смотрителя») эта тема и эти каламбуры нанизаны на историю с убиением императора Павла, куда приплетена еще анекдотическая история тех времен о подпоручике Киж (или «поручике Киже» в переделке Тынянова).
Вот, собственно, и все. Последняя книжка Единственного и Неповторимого, которую я купил – «Священная книга оборотня». Все последующие скачиваю из Инета. И бегло просматриваю (обычно не до конца). Самая лучшая книжка ВП, по-моему, – «Креатифф о Тесее и Минотавре», иначе говоря, «Шлем ужаса». Там магистральная тема изложена очень изобретательно и, главное, коротко.
ЗАМЕТКИ КНИГОЧЕЯ
«Across the River etc». Роман, построенный на диалогах. В оригинале все эти разговоры смотрятся/слышатся намного убедительнее. Такое впечатление, что очень неплохой роман. А на русском (по воспоминаниям) что-то совсем другое. И вот, наверное, почему.
Глава 14. «Грустные, но счастливые, они шли, тесно прижавшись друг к другу». Для русского уха глупо-кичевая или юмористически-пародийная фраза. А что у Хема? They walk holding close and hard in their sorrow and their happiness. Это, конечно, не реплика из диалога, но пример показательный.
В диалогах есть и принципиальные трудности. Например, из-за различения «ты» и «вы».
Глава 5. «Вы такой умник, что меня иногда просто тошнит, – сказал полковник. – Продуйте уши и слушайте, что вам говорят». Странно как-то звучит такая речь полковника, обращенная к шоферу. В английском, само собой, все проще: You’re so damned noble that sometimes you stink… Get the wax out of your ears…».
(Кстати, выговорить переведенную русскую фразу очень непросто, и звучит она хуже некуда.)
Глава 4. Идиомы тоже доставляют хлопот – если их убрать, другой тон получается: «Вот именно, Джексон. Это вы точно подметили». – Right, Jackson. You're on the ball.
В общем, смолоду надо учить языки, и чем больше выучишь, тем лучше. Но, похоже, легче взобраться на Шард по стене, чем выучить французский…
ДРУГОЙ БЕРЕГ – ДРУГИЕ НРАВЫ
В Девятой главе полковник Кантуэлл спрашивает Ренату о дамах за столиком в углу: Are they lesbians? – И стало любопытно, спрашивает ли он о том же в советском переводе. Оказывается, да:
– По-твоему, они лесбиянки? – спросил он Ренату.
– Не знаю. Но они очень милые.
– По-моему, лесбиянки. А может, просто подруги. Или и то и другое. Мне-то все равно, я их не осуждаю.
Замечательно! Все это есть в последнем томе классического черного четырехтомника (1968).
Но читаем дальше. В Тринадцатой главе влюбленные отправляются на прогулку по каналам. В гондоле они обнимаются, целуются. Полковник начинает ласкать девушку под одеялом, «отыскивая остров на большой реке с высокими крутыми берегами». Неужто и это есть в советском переводе? Увы, на сей раз ответ отрицательный: эпизод сокращен примерно в четыре раза. В результате кусок выглядит маловразумительным. К тому же смысл одной реплики Ренаты изменен на противоположный. Когда полковник находит искомое, Р. подтверждает: «That’s it». В переводе же она просит: «Пожалуйста, не надо».
Ветер был ледяной и резал лицо, но под одеялом ветра не было, там не было ничего, кроме его искалеченной руки.
– Пожалуйста, милый, – сказала девушка, – пожалуйста, не надо.
– А ты ни о чем не думай. Ни о чем на свете.
The wind was very cold and lashed their faces but under the blanket there was no wind nor nothing; only his ruined hand that searched for the island in the great river with the high steep banks.
“That’s it,” she said.
He kissed her then and he searched for the island, finding it and losing it, and then finding it for good. For good and for bad, he thought, and for good and for all.
“My darling,” he said. “My well beloved. Please.”
“No. Just hold me very tight and hold the high ground, too.”
The Colonel said nothing, because he was assisting, or had made an act of presence, at the only mystery that he believed in except the occasional bravery of man.
“Please don’t move,” the girl said. “Then move a great amount.”
The Colonel, lying under the blanket in the wind, knowing it is only what man does for woman that he retains, except what he does for his fatherland or his motherland, however you get the reading, proceeded.
“Please darling,” the girl said. “I don’t think I can stand it.”
“Don’t think of anything. Don’t think of anything at all.”
Говорят, «Колокол» наконец издали в неискаженном виде, добавив все, что было вычеркнуто в свое время. Скоро ли и до «Полковника в тени деревьев» очередь дойдет?
ЛАРС АЙЕР. МНИМОЕ
Читая Ларса Айера, можно узнать и кое-что новое (для себя). Например, новое имя: Дионис Масколо. Всезнающий Гугл рассказывает об отношениях Масколо и Маргерит Дюрас. Маргерит была замужем за Робертом Антельмом. Презирая традиционный институт брака, она устроила «брак втроем». Третьим был Дионис Масколо. Во время оккупации Антельма арестовали. К аресту был причастен тайный сотрудник гестапо Дельваль. Маргерит решила «раскрыть» Дюльваля. Она начала его соблазнять. Дельваль в нее влюбился. Возможно, увлеклась и сама Маргерит. По словам Мюнье, командир отряда особого назначения, которому Миттеран поручил охранять Маргерит во время этих свиданий, она «дразнила дьявола».
Наконец Марегрит объявила Дионису, что с Дельвалем надо покончить. Масколо так и не прикончил Дельваля. Вместо этого, он влюбился в мадам Дельваль и сделал ей ребенка – «комедия a la Фейдо на фоне Чистки», как говорит Жан-Франсуа Жосслен («Правда о Дюрас»).
Между тем, «Мнимое» Айера (2011, первый том трилогии), пока (38-я стр. из 50) не кажется интересным. Написано языком динамичным и как бы «модерновым», но ничего жизненного, даже с точки зрения экзистенциальной философии. Ритуальные упоминания Кафки и Макса Брода не помогают.
Айер (р.1970), похоже, так увлечен философией, именами, прочитанными книгами, философскими мыслями, что не может отойти от философии на нужное расстояние, чтобы вступить на территорию литературы. Может, он и стоит на этой территории, но (в «Мнимом») только одной ногой.
ТРАДИЦИЯ И РЕАЛЬНОСТЬ
За то время, которое потребовалось Питеру Эбдону, чтобы проиграть 5 фреймов Дэвиду Грейсу, я успел прочесть полторы сотни страниц джемалевских лекций в МГУ (1998) под названием «Традиция и реальность». И вот что уяснилось на заключительных страницах.
ТРАДИЦИЯ исходит из высшей ценности ОБЪЕКТА, а ОТКРОВЕНИЕ – из высшей ценности СУБЕКТА. Традицию поддерживает ЭЛИТА (вроде принца Чарльза) и БУРЖУА. Им противостоят ГЕРОИ-ОДИНОЧКИ (маргиналы) и ЛЮМПЕНЫ. «Конус» неземного света проходит именно через этих последних. Они-то и станут в будущем ПЕРВЫМИ – осуществят онтологическую трансформацию вселенной, подлинную революцию, победят ВЕЧНОСТЬ и РОК.
Кого-то это революционное учение напоминает (Маркузе, что ли?). А в чем состоит онтологическая трансформация и как можно победить рок, осталось непроясненным. А хотелось бы узнать. (Жаль, что деканат не выделил лектору еще 8 пар.)
Из помещенного в той же книге раздела "За пределами постмодернизма" можно дополнительно узнать, что рок - это "женское", а монотеизм пророков - "абсолютное оружие мужского духа".
ОРИЕНТАЦИЯ – СЕВЕР
«Ориентация – север» Джемаля – выдающаяся книга на фоне всего, что писалось в России тогда (в 1979), до этого и после этого. Трудно судить, насколько она выдается на «мировом фоне». Видны, конечно, гегелевские ходы, экзистенциалистские, и т.п. – но это не компиляция – даже по содержанию. Тем более по языку. Выражаться так может человек, который не просто прочел много философских книг и все прочитанное обдумал, но и «пережил» то, о чем он пишет. А переживать философские проблемы способны очень немногие из профессиональных философов.
«Ориентация – север» – философский труд в исходном смысле, потому что его цель – не публикация в издании, входящем в «международно признанную базу данных», не расширение списка публикаций в CV, а попытка выразить и передать некий «философский» опыт.
Это не «академическая философия» – поэтому российские философы и не дают себе труда комментировать эту книгу. Но если из «Трактата» Витгенштейна убрать все, чем он способствовал развитию символической логики, то останется примерно такая же «философская поэзия» или «поэтическая философия».
Да и «Наука логики» Гегеля поэтична. Поэтична вся философия, кроме философии лингвистического анализа и непозитивизма.
Любопытно, что сам Джемаль рассказывает об этой книге. В Сети неожиданно нашелся ролик на целый час. Придется отложить «Великую красоту» Соррентино (там тоже остался час из двух с половиной). Кстати, только дойдя до половины, примерно, этого фильма, я узнал, чье фото висело в профиле Кирилла Кобрина не так давно. Зачем он его поменял?
https://youtu.be/mLhah1m7KkY
ИГРА В БИСЕР, ИЛИ ЧИТАЯ ОДНОВРЕМЕННО
Игра в бисер сводится к поиску ассоциаций, и можно сказать, что читатель «Игры» продолжает Игру, когда фрагмент
«Городок очень гордился тем, что приютил не только школу, но и Игру; просто учеников жители называли "студентами", а учащихся и гостей школы Игры – "лузерами"»
толкует, подставляя английское losers вместо «испорченного латинского lusores (игроки)».
Но в действительности такое толкование кладет конец Игре. Жители «благороднейшей провинции» оказываются всего лишь неудачниками, не сумевшими найти место в реальной жизни. Они, как сказал бы Буковски, «просс…» жизнь.
Буковски, правда, говорил такое как раз о людях, живущих «реальной жизнью». Но с помощью нехитрой модуляции (транспозиции) можно вернуть этим словам их первоначальный (реальный) смысл. Чем же это будет – продолжением Игры или ее концом?
Решить вопрос было бы, наверное, проще, если бы не замечательный перевод Макса Немцова: Хэнк как бы усаживается рядом с читателем, открывает бутылку и говорит… Это уже не бисерный треп, а реальные посиделки.
ДВОЙНИКИ
Скрывающийся в норе («Нора» Кафки) несколько раз намекает, что он прячется от самого себя: «…может даже показаться, что я сам - враг и выслеживаю подходящую минуту, чтобы успешно вломиться в подземелье». Однако он не принимает эту мысль всерьез: для него такое предположение – всего лишь обман чувств и разума.
А вот «Эликсиры» Гофмана целиком и открыто построены на теме раздвоения, и там описывается сходная ситуация, в которой действительно происходит встреча «с самим собой»:
«Медард по обвинению в убийстве сидит в тюрьме. Под полом кто-то стучит, кричит, царапается. Кто-то хочет пробраться к нему. Медарду страшно, но он все же начинает вытаскивать камни из пола. «Находившийся внизу упорно пробивался вверх… и тут внезапно из глубины до пояса высунулся обнаженный мужчина и, точно привидение, уставился на меня с безумной усмешкой, с ужасным смехом. Яркий свет лампы упал на его лицо — я узнал самого себя и лишился чувств». Фрагментированные части «я» стремятся, таким образом, друг к другу, однако с враждебностью, страхом и ужасом».
––––Сафрански. «Гофман».
ANGELA CARTER. EXPLETIVES DELETED
Анджела Картер (автор “Адских машин желаний д-ра Хоффмана»), рецензируя в 1989 «Хазарский словарь» Павича, писала, что книга выглядит настолько пост-модернистской, что это делает ее «пародийно-модной». И в этом роман Павича, считает она, сходен с такими евро-бестселлерами, как «Парфюмер» и «Имя розы», «которые, по мнению некоторых британских критиков, явились результатом заговора ЕЭС с целью помешать экспорту настоящей, здоровой, простой британской литературы примерно тем же способом, каким французские фермеры блокировали ввоз британской баранины».
"Как у большинства европейцев, Северная Америка была у меня в крови. Началось это с продовольственных посылок, которые мы начали получать сразу после войны: липкие конфеты с орехами, консервированные персики (каждая половинка такая же круглая, твердая, золотистая и такая же искусственная, как (тогда я этого еще не знала) силиконовая грудь). Мне вспоминаются (даже если это обман памяти, все равно) экземпляры Glamour, Mademoiselle и Seventeen, которые вкладывали в посылки: они показывали мне мир, окрашенный такими же пастельными цветами и такой же двумерный, как комикс Loony Tunes. Люди с хорошими зубами и несходящей широкой улыбкой ели там незнакомую мне еду (гамбургеры, хот-доги, чипсы), и были там подростки, белые носочки, двухцветные туфельки.
Это был яркий, простой мир послевоенной эйзенхауэровской Утопии. Я снова встретила его лишь в поп-арте и тогда осознала, насколько же он был фальшив".
Д. РЕЙФИЛД. ЖИЗНЬ АНТОНА ЧЕХОВА
«Жизнь Антона Чехова», написанная Д. Рейфилдом, – толстая, унылая и беспросветная книга. В ней дотошно воспроизводится повседневная рутина Чехова, его семейства и его поклонниц. Кое-какие детали могут показаться занятными, – например, о богемно-лесбийской молодости Щепкиной-Куперник, о семейных неурядицах и депрессии Суворина, о дон-жуанстве и болезни Левитана. Однако на девяносто пять процентов все это скучно, хотя и познавательно в некотором роде. О культуре, о чем-то «духовном» почти ничего не говорится. То есть о литературе сказано немало, но лишь в аспекте заработка – кто у кого печатался, кто сколько получал и т. д. И в то же время мы узнаем почти все о собаках, которых держал Антон, – какой породы, характера, сколько прожили, какие с ними несчастные случаи происходили. И то же – относительно всего мелиховского хозяйства. Нам рассказывают в деталях о перемещениях персонажей – когда и куда кто поехал, где остановился, куда ходил, кого встречал и т.д. Другая «важная» тема, занимающая, наверное, пол-книги, – биографические подробности женщин разного возраста, пытавшихся завести (или имевших) роман с Антоном, – «антоновок», как их называли. Имен этих «муз» так много, что очень скоро они начинают путаться в голове. Тем более, что нет вроде бы причины так ими интересоваться и всех их запоминать.
Над всей этой повседневностью – семейными скандалами, поисками заработка, пьянством, болезнями, ссорами и примирениями – висит тень постепенного физического распада, медленного умирания главного героя.
В эпилоге же рассказывается коротко судьба всех родственников и «антоновок» после смерти АЧ, – кто когда и от чего скончался.
Словом, прочесть книжку, конечно, стоит. Но впечатление она произведет несколько угнетающее – и по теме, и по отсутствию каких-либо литературных достоинств.