День полз, переливаясь, словно ртуть.
И я текла по комнате тоскою,
Со вкусом металлическим во рту,
Размытою полоскою косою
Дождя в окне. Почти закончен путь.
Всё обречённей времени песок,
Восьмёркой вечности запаянный. Стеклом
Двух рыбьих пузырей. Седой висок
Все знания отдал. Оно стекло
Под ноги мутью. Нищей и босой
Встречаю солнца глаз, глядящий слепо,
Бельмом из-под дерюги облаков.
О, как непоправимо и нелепо
Путь оборвался «полем дураков»!
Жизнь – пресная, пропаренная репа.
Жгу схиму памяти. Я у неё в плену.
Забиты ноздри горьким, едким дымом.
Глаза слезятся, и сквозь пелену,
Не различу того, кто был любимым.
Прилипну мёртвой бабочкой к окну.
Костёр – почти что умер возле ног.
Огню скормлю покорно: ветошь сердца;
Путь бывших перепаханных дорог;
Мир, лопнувший (струна без скерцо),
Просевший немощью на стёсанный порог.
Прощанием изодран вопль в кровь –
Сквозь облака курлыканье больное.
Лист обгоревший, с надписью «любовь»,
Опять воображение шальное
Поймает лихо. И вопросом бровь
Я заломлю. Беззубо улыбнётся
Губами треснувшими мёртвая душа,
В окно закату. Из постромок рвётся
Крыло поломанное. Снова, не спеша,
Песок шуршит. И вечность прикоснётся
И втянет - в листопада круговерть –
Конец пути. Мне не дано другого…
Приглажу мира вздыбленную шерсть,
Рычащего от радости, шального.
И натравлю на ужас слова «смерть»!