Я чувствую под ладонями лишенную новизны шерсть и холод воскресного утра. Душистый кедр раскачивается из стороны в сторону, впуская в мое окно солнечный свет, который то и дело застывает на сомкнутых глазах. От этого я окончательно просыпаюсь и в недоумении оглядываюсь по сторонам. На первый взгляд, кажется, что время прошло мимо вещей в моей квартире. Но потом я замечаю облупленную краску колченогого стола, выцветший рисунок на обоях и истертое шерстяное одеяло в своих руках. Время не щадит никого. Страх сжимает сознание, а в голове рокочет мысль, что если я задержусь в помещении еще на несколько минут, то время заберет и меня.
Пышная зелень тенистого парка кажется неподдельно густой. В ветвях раскидистых деревьев путается восточный ветер, который ласково играется с наглыми воробьями, оглушившие всех посетителей своим громким щебетом. Страх давно уступил утренней свежести и больше не норовит нарушить мой покой. Что же делать дальше? Вернуться домой и собираться на надоевшую работу? Конечно, да. Но я позволяю себе посидеть еще немного времени и вспомнить былое. В детстве, когда за окном стояло такое же майское утро, мама всегда будила меня легким поцелуем в лоб. Потом она произносила какие-то магические слова, которые уже давно стерты из воспоминаний. Я приоткрывала один глаз и ждала, когда она подойдет ко мне еще раз, чтобы окончательно поднять с теплой кровати. Мама порхала по комнате, искала в шкафу мое желтое платье в белый горох и напевала бодрую мелодию, которую пела только она. Казалось, будто в ее пронзительных изумрудных глазах было столько жизни, сколько хватило бы всему свету. Правда «свет» не всегда принимал ее жизнерадостность. Часто люди подшучивали за ее спиной, но я знала, что моя мама единственный человек, который имеет подобную любовь ко всему окружающему. Именно поэтому она так умело пропускала мимо ушей, или просто не слышала, все колкие замечания по поводу своих малиновых босоножек, которые совсем не подходили к ее ситцевому платью, цвета подсолнуха, позолоченному летним солнцем. Единственное плохое воспоминание, связанное с ней, которое я принесла с собой из детства, были оладьи. Они у нее получались ужасно непропеченными, либо подгорелыми. Но я заставляла себя есть их каждый раз, чтобы лишний раз не огорчать маму и почувствовать легкий поцелуй в лоб и похвалу за то, что в этот раз все так быстро съела.
До сих пор с дрожью вспоминаю тот дождливый осенний вечер, когда она ушла от нас. Мама сказала мне, что уходит в далекое путешествие и обязательно вернется с большой собакой, у которой на спине будет дорожка темно-коричневых пятен. Стоило этой собаке однажды появиться в моем сне, и я сутками напролет рассказывала о ней, в надежде, что мне ее купят. После того, как она дала обещание вернуться, я услышала скрип калитки, который оповестил меня о том, что она ушла. В тот день я не обратила внимания на поникший взгляд моего отца, который поджав губы, сидел на кресле, то и дело, раскачиваясь из стороны в сторону. Семь лет я каждый день соскакивала с кровати от скрипа калитки в надежде, что это моя мама с большой курчавой собакой.
Вдохнув по-сильней насыщенный запах распустившейся листвы, я плотно закуталась в свое пальто и пошла прочь из парка, не желая оставить на себе дух сырой весны. Рваные облака плыли с невероятной скоростью по лазурному небу, словно пытались заставить меня шагать резвее. В это утро я не буду торопиться, а просто буду проникаться из ниоткуда возникшей любовью ко всему окружающему, шаркая по асфальтовой дорожке своими любимыми малиновыми босоножками.