Там за мостом дней солнечный обряд.
(Нас не было ещё под тонкой высью.)
Эскиз фломастером - недель прозрачных ряд.
И женщина таит улыбку лисью.
На нашей стороне холодный век устал
как статуя закрытая фанерой.
Чуть приоткрыты ветхие уста,
но мраморное сердце бредит верой.
Вечерних окон трепетны зрачки.
Площадка сетчатая для орлов футбола.
Считаем вслух: голы, тычки, очки.
Поддакивает сумрака крамола.
Держи меня на мушке бытия,
рогатка дерева, (его спилили после).
Повыше целься, как я без тебя
глядел на полдень, сквозь чужие вёсны?
А за дугой, раскинувшейся над
железною дорогой, вдаль стальную,
лежат пути в края небесных стад,
где каждый вечер равен поцелую.
Погибель тамошняя - лёгкая как свет
на сталинских «кирпич в кирпич» фасадах.
Трамвай летит краснее всех карет
Наверно, «Гумилевский»? О балладах,
истошной удалью пронзающих гортань,-
о скорбных песнях не молчи, забвенье.
Окно открыто в лиственную рань.
И гулкий мир - одно сплошное пенье.
У нас в запасе слитки ценных лет:
из бронзы зим, звёзд пригорелой меди.
В кармане вдвое сложенный билет
на самую смешную из трагедий.
Лети, лети, упругий силуэт,
вдоль мостовых опор, поправших сушу.
Остановись, не шевелись! (Да? Нет?)
Прильнула глыба улиц к Гиндукушу.
Такое небо выдумать невмочь.
Оно найдёт любое сновиденье.
И оттого медлительная ночь
листает второпях произведенье,
начертанное горестной рукой.
Какие строчки в такт бессонной лени…
Я знаю скверный почерк - мой.
Он поверху оград, наград, строений.
Дороже нет рассвета старых драхм.
Пересчитай полученное даром.
Измерь безлюдный двор, снесённый храм.
Взвесь яблонь прах - белеет над пожаром
земли, которая «не здесь».
Она ещё горька вчерашней коркой.
Лишь Правды солнечная взвесь
жива над утреннею кромкой.
Иллюстрация автора "Осенние тени"