РУИНЫ ЗАМКА
Какие у этого юноши тонкие пальцы!
Как цепко он ими напев извлекает из лютни.
Смотрю, отложив с неоконченной вышивкой пяльцы,
и в голову лезут опасные игры и плутни.
И вот, безответственно милая, корчу гримаски,
бросаю ему на ковёр то браслеты, то перстни.
Поёт он, мой ангел, и дьявол заходится в пляске,
и крыльями машет, мешая течению песни.
Глаза мои вспыхнули цветом полуденных вишен.
Долой рукоделье! Решительно взвизгнули фижмы,
туфлю обнажая. Парик мой напудрен и пышен.
Чертовски прелестна, желанна, опасна я трижды.
Рассудок мутится, и нет уже боле терпенья!
А этот играет и ноты выводит так важно.
Глупец! Надоело! Наскучили мне песнопенья!
Я жадно смотрю на язык твой, трепещущий влажно
в устах, что очерчены порослью первой, атласной,
на уха пунцовую мочку средь кудрей строптивых,
на смуглую шею. Вздымается грудь моя страстно.
В груди моей страстно клокочут иные мотивы.
И я второпях разрываю шнуровку корсета.
И с шелестом жестким парчовое падает платье.
– Возьми меня, мальчик, ещё моя песня не спета! –
Но цепкие пальцы мои разжимают объятья.
Я руки тяну, узловатые, в старческих пятнах.
Морщинится дряблая кожа, и груди обвисли,
и волос седой разметался по ним неопрятно.
И слышу я собственный крик, затмевающий мысли.
Он вспыхнул под стрельчатым сводом и больше не слышен…
Строптивые кудри исчезли в конце галереи…
И глаз, стекленеющий, цвета полуденных вишен,
уставился косо. И губы, кривясь и немея,
застыли, забвенья в себе ощутив перемены.
Никто не придёт. Ветры щедры, подобны транжирам.
Сочится песок меж камней кровью высохшей вены,
и лютня вздыхает в ответ опадающим жилам.