Желтолицый абажур слабо освещает комнату: безжизненно, невыразительно, но причудливо. Он, словно последнее дыхание, испускает густой свет, который переплетается с моим сетующим басом. И голос у меня монотонный и дрожащий, бредовый и массивный, драматический – голос одинокого, уставшего человека. Мой голос настолько тяжёл, что не способен долететь до слуха товарищей и врагов, призвать их; он лишь как зажравшийся ленивый кот укладывается в пределах комнаты и постепенно исчезает в сумрак. Мой голос не способен долететь в одиночку и, никем не услышанный, навечно растворяется в жёлтом бытие. Мой мир настолько мал, что он сузился до видимых границ из окна. Окна, за которым – ночь. Ночь – это заблудившаяся путница, одетая в смоляную, бесконечно широкую рясу, освещающая свой путь фонарём, серебристый свет которого я вижу над собой. Меня подталкивает нарисовать эту ночь: взять чистый лист, перед которым я когда-то испытывал страх, а сейчас – единство, и закрасив его чёрными красками, в одном месте капнуть жидкую каплю серебра – луну. Эта всемирная путница размашисто рассеивает звёзды – ориентиры и созвездия. Она блуждала вчера и, вероятно, будет блуждать всегда, уходящая и возвращающаяся. Блуждать, как скитающиеся в это время по тёмным переулкам, по безлюдным мостам, по краю сумасшествия, обнищалые люди с собачьими лицами: злые, продрогшие, исхудалые и лающие. Эти собачьелицые всюду, и лай у них резкий, стальной, леденящий и, часто, жалобный. Им некуда пойти, потому что их не ждут, потому что у них нет дома, нет собственной постели, а есть только одно – привычка бродить. Вы знаете, что такое ночь? Постучите по пустой, железной бочке и получите повторяющийся звук: “там... там... там..”, а когда заглянете вовнутрь, оттуда на вас победно будут смотреть глаза густого мрака. Также и в ночи: что-то покажется спасительным - ”там...”, ”там...”, ”там...”, а там всё также блуждает путница в широкой, чёрной рясе, освещая свой путь лунным фонарём. Ночь – это обман, бродяжничество, ожидание утра.
Медленно, но верно рассеивается ночь и серые, неясно – мутные очертания города сонно бормочут: светает... уже светает. И снова день: бледно-желтый, болезненный, повторяющий судьбу истрёпанной, ссохшейся афиши на выцветшем заборе. И снова дни, похожие на бледно – коричневые рассыпающиеся пергаменты, в которые вписаны важные события жизни. И только немногим дозволено прочитать эту тайнопись, проникнуться в будни человека…