* * *
Город сливается с пустошью у малых торчащих звёзд,
Так тантрически, что коммуникации неразличимы.
Они растворились в тумане, в пыли из под колёс,
Там, где у всех направлений традиции разночинны.
И на северных больше нежданных, открытых дат,
Негаданных поворотов, где ярко горят в берголах
Неизвестные свечи. И если меня полый убьёт солдат,
Я сначала начну читать твой лабиринт-иероглиф,
И окажусь среди поля: в тёплом бидоне — свежее молоко,
Прабабка набрала васильков, ревень
и смотрит на приближающиеся деревья,
За которыми уже дом, и я не чувствую леса и мне легко,
А позади, за возвышенностью, скрывается крест деревни.
И тонкой ниткой тропа в злаковой наготе
Вьётся как раз от креста, я смотрю по кругу,
Прабабка меня окликает, и, будто звуками по воде,
Я бегу за ней, не зная о том, что туго
Мне придётся теперь. Прожил б двенадцать лет,
И уснул бы на веки бы в белопесочной розе,
И не встретил б тебя — думаю — не видел б снаружи свет —
Находился бы в нём, а не в этой дешевой позе.
И свою бы жизнь не отдавал словам —
Всё равно ведь она всегда пропечатана бестолково.
И не видел бы в дрёме, по красноглиняным вечерам,
Как прабабка сгустком летит из сложных зеркал балкона
В бездыханной Москве. Где вся жизнь сводилась к тому,
Чтобы сделать уроки пока тень не дойдёт до вершины дома,
Что напротив окна, где я радовался всему,
Но чувствовал что-то, не зная, что это идёт Горгона,
Или просто смерть и её взгляд преисполнен уныния и любви,
И она глядит (пытаясь раздвинуть ноги,
Которых нет) из будущего, сквозь битые, перекошенные, испачканные слои
Грехопадений, сквозь пасмурные бинокли.