Я открыл глаза. За окном вновь поёт метель. Третий месяц, как на планету спустилась тень и исчезло солнце. За стёклами тусклый свет как последний знак, что за бледным бетоном стен сохранилась жизнь. На паркете трещит костёр. Подношу к нему руки. Пальцы дрожат, лицо онемело от постоянного холода. У огня я не ощущаю тепла. Вода в котелке вскипает, я делаю крепкий чай. Люди у костра не шевелятся: все молчат о своём; и я, ведь я выучил наизусть их истории, помолчу. Я боюсь. Боюсь темноты и смерти, того, что стоит за ней. Этот город пуст, хоть и полон живых теней.
Человек, седой, постаревший, глядит во тьму, обнимая левой рукой спящую жену. Знает, что она не проснётся. Глядит в упор на обугленный пол. Жалеет, что с ней теплом поделиться не может. Рядом, в кулак ладонь сжав, другой ютится. Его безысходный стон раздаётся эхом в квартире и болью пронзает дом. Он мечтает встать и забыть, словно страшный сон, этот холод, но стёрлась грань между явью и бредом, и проснуться навряд ли возможно.
Мы вчетвером во тьме. Я бросаю в огонь листы, чтоб не дать костру и себе навсегда остыть. Да и дело ли о словах размышлять тогда, когда сам рискуешь замёрзнуть, а глыбе льда размышлять о вечном совсем не пристало: вот и сжигаю рукопись.
В небе не видно звёзд за свинцом летящих на юг облаков – я сам бы не прочь туда улететь, снова жить, писать и любить. Но жизнь беспощадна. Конец времён наступил, и смысл потерялся: раз всё умрёт, то кому читать эти строки? кому их петь, если пухом станет лебяжьим глухая твердь этих комнат? Лучше их сжечь, так как грош цена им иначе!..
Я допиваю чай и поднимаюсь на ноги, чтобы, дверь распахнув, в темноту шагнуть. Умереть честнее, чем гнить, вечно спину гнуть о бетон, ведь здесь не изменится ничего. Там остались трое, но я уже за чертой видимости. Оказавшись в кромешной тьме, я жалею о том, что так мало любил людей.
—
Я открыл глаза. За окном вновь поёт метель.
Третий месяц, как на планету спустилась тень.
***
Послесловие.
— А кто этот четвёртый?
— Никто.
Виктор Пелевин