Не стремись к вечной жизни, душа,
Но стремись исчерпать лишь то, что под силу тебе.
Пиндар. «Пифийская песня. III»
Сейчас опишу мой угол, нет, не могу.
Сэмюэль Беккет. «Никчемные тексты»
это найдет тебя так или иначе, скорее иначе, как ты и не предполагаешь, но найдет обязательно, там, где и не надеялся встретить, пусть и надеялся на что-то, когда отправлялся в путь, нет, в этот раз иначе, сидеть и ждать, лежать, прогуливаться по кругу, пусть найдет само, если удосужится, а нет, ты, во всяком случае, попытался, нашел время для ожидания, и вот так, изображая ожидание, ты и обретешь то, что искал, не сходя с места, никуда не двигаясь, такого ты еще не пробовал, каждый день – что-то новое, девиз нужен не только для того, чтобы странствовать, но и для того, чтобы, оставаясь на месте, ждать.
когда побываешь во многих странах, далеких и еще более дальних, то кажется чем-то необычным оставаться на месте, смотреть на то, что тебя окружает, что близко и еще ближе, в этом есть что-то небывалое, соблазнительное, такой вот замысел: начать с ближайшего и двигаться по кругу, постепенно расширяя орбиту, превращая ее из круга в спираль, уходящую неизвестно куда, снова к далеким странам, нет, обойдя ближайшее и ближнее, остановиться, хотя и так оставался на месте, остановить свой взгляд, свою мысль в удовлетворении виденным и помысленным, не выходя за пределы, таков замысел, такова диспозиция на сегодня, завтра и все последующие дни, сколько потребуется, чтобы увидеть и помыслить ближайшее, а затем и ближнее, все это только проект, и есть возражения, может быть, сосредоточиться на ближайшем – это отказ от себя, самоубийство, или добровольное рабство, неизвестно ради чего, только чтобы испытать что-то новое.
я сижу, и ближе всего ко мне то, на чем я сижу, с этого и начать, с описания того, на что опирается мой таз и вся верхняя половина тела, хотя, если быть точным, верхняя половина опирается на крестец, достанет ли у меня анатомических знаний, только начал и уже затруднение, чрезмерная обстоятельность погубит все начинание, итак, мой таз, или попросту зад, опирается на матрас, постель не заправлена, иначе он опирался бы на одеяло, на покрывало, или касался бы покрывала, что правильнее, неизвестно, допустим, касался, но что служило бы ему опорой, как распространяется сила давления, которое тело оказывает на постель, мой зад давит на матрасные пружины, а те на раму, которая, в свою очередь, передает давление ножкам кровати, а те – полу, и так далее, вот мы достигли фундамента и почвы, попутно выяснилось, что я нахожусь в доме, поначалу это было неочевидно. можно было представить, что кровать стоит посреди поля или парит в воздухе, подвешенная на веревках, например, к ветвям дуба, но, раз я заговорил о фундаменте, ясно, что кровать располагается в доме, стоит на полу в спальне, из окна которой открывается вид на зеленые холмы, стоит ли их описывать, это противоречило бы диспозиции, замыслу, плану, не удаляться от дома, может быть, даже не выходить за пределы комнаты, ни взглядом, ни мыслью, хотя я уже ее покинул, добравшись до фундамента, почвы, подпочвенных слоев, чуть ли не до самой литосферы и земного ядра, я так понимаю, что все силы давления сходятся на земном ядре, которое, в свою очередь, давит на поверхность, ибо действие равно противодействию, так ли, снова эта неуверенность, применимы ли здесь физические законы, говорить только то, в чем уверен, это обеспечит исполнение диспозиции, потому что уверенным можно быть только в ближайшем и наглядном, осязаемом, как, например, этот матрас, на который давят мои ягодицы, получая ответное давление, испытывая его на себе, в чем нет никаких сомнений, это мой зад, о чем мы вообще могли бы говорить, если бы не доверяли ощущениям своего зада, или, говоря шире, своего тела, молчание сковало бы наш язык.
мои руки покоятся на коленях, они тоже испытывают давление колен, а те, в свою очередь, испытывают давление рук, давление – символ справедливого распределения, если не вообще всякой справедливости, воздается каждому по его заслугам, то есть давлению, око за око, и грамм за грамм, в чем измеряется давление, в тех же единицах, что и вес, возможно, хотя нет полной уверенности, в чем измеряется справедливость, в числе совершенных преступлений, в абсолютно справедливом обществе не нарушается ни один закон, собственно, и законы в нем делаются излишними, они не формулируются, так же, как природа нигде не записывает свои законы, однако все стихии их исполняют, может быть, их исполняют и животные, исполняют все, кроме человека, фурии, эринии, настигающие того, кто не подчиняется законам вселенной, а не подчиниться им может лишь человек, он склонен не выполнять даже собственных диспозиций, прирожденный нарушитель всего и вся, вот он сидит на незаправленной постели, руки на коленях, и смотрит в окно, на убегающие вдаль холмы, и взгляд его тоже убегает вдаль, и мысль, человек склонен к побегу из ближнего в дальнее, из настоящего в будущее или прошлое, и замысел заключается в том, чтобы остановить этот бег, вернуть себя в природное состояние, ограничиться ближним и настоящим, насколько это удастся, то есть действовать вопреки своей индивидуальной и общечеловеческой природе, смиряя свои порывы; ограничивая свой взгляд, свою мысль, как я делаю это сейчас, возвращая их с далеких холмов сюда, в спальню на втором этаже небольшого шале, да, это шале, стены, пол и потолок сделаны из натурального дерева, я чувствую это по запаху, и вид из окна располагает к сходному заключению, скорее всего, это загородный дом, возможно, я живу здесь один, кровать широкая, но одноместная, так мне представляется, кровать на двоих я представляю себе иначе, не исключено, что в доме есть и другие жильцы, сидящие сейчас в других спальнях, или где-то гуляющие, может быть, они уже завтракают, судя по освещению, сейчас позднее утро, может, соседи уже позавтракали и ушли на прогулку, оставив меня одного, просил ли я их об этом, предупреждал ли, что хочу утром побыть один, не припоминаю, вообще не помню, чтобы видел кого-нибудь и разговаривал с кем-нибудь в последние дни, может быть, и в последние годы.
ближе всего к нему постель, он может раскинуть руки и опереться ладонями о постель так же, как он опирается на нее своим задом, можно ли опираться задом, на заду сидят, да, опираются ли, стоять на руках, опираться руками, следовательно, и все же сомнительно, может быть, потому что я повел речь в третьем лице, отстраненно, перемена регистра, я сижу на кровати, разобранной, не убранной, сначала разобранной, а потом не убранной, вероятно, я провел на ней всю ночь, разумеется, если не лег после полуночи, наволочка белая, с горизонтальными полосками бледных цветов, серого, желтого, розового, расстояние между полосками вдвое шире самих полосок, приблизительно, на одеяле такие же полосы, только вертикальные, или продольные, да, в этом случае правильнее сказать «продольные», но не нужно ли тогда сказать «поперечные» о полосках на наволочке, будет ли это правильно, никакой определенности в языке, потому ли что мало определенности в мыслях, даже самая отчетливая мысль не может выразить себя в неотчетливом языке, более того, такая отчетливая мысль не могла бы и состояться, язык определяет все, по крайней мере, все из того, что говорится, все то, что говорится, а что ощущается, зависит ли оно от языка, допустим, что нет, и тогда окажемся по одну сторону с философами-эмпириками, а кто будет по другую сторону, вот она, попытка к бегству, неумышленная, но все равно наказуемая, чем же, прикосновением правой ладони к наволочке, сосредоточиться на ощущении, прохладная, гладкая, приятная, мятая, подающаяся, может быть, перьевая, это уже о подушке, как можно чувствовать подушку сквозь наволочку, видеть нельзя, но чувствовать можно, проникающая способность осязания, я думаю, что мне неплохо спалось на такой подушке, если я вообще спал, это только вывод, в этом нет ни прямого восприятия, ни воспоминания, это лишь заключение, к которому приходит здравомыслящий человек, обнаружив себя сидящим на краю неубранной постели, в спальне шале, на втором этаже, с видом на убегающие холмы, покрытые лесом, лесами, один это лес или их несколько, и если не определено, то по какой причине, кто виноват, язык, мысль, восприятие, Государственное Управление Лесами, но леса далеки в любом случае, в диспозиции не предусмотрен разговор о лесах, речь о лесах, песнь о лесах, между прочим, ничто не помешало бы мне снова улечься, положить голову на подушку, укрыться одеялом, уснуть или просто дремать, блаженное состояние, лучше которого нет ничего, но вместо этого я сижу, опираясь ягодицами на упругий матрас, положив руки на колени, размышляю о ближнем, ближайшем, такова диспозиция, таково предписание на сегодня и последующие дни, которое я намерен неукоснительно исполнять, я останусь в этом положении, пока не опишу все ближайшее, впрочем, его не много, более богатая обстановка сделала бы исполнение затруднительным, но так это не выглядит невозможным, и даже трудным, необходимо только терпение и верность слову, пока в наличии и то, и другое.
возле кровати – тумбочка серого цвета, без ящиков, открытые полки, их две, считая с дном, три, считая с тем, что у стола называлась бы «столешницей», четыре, словом, четыре плоскости, на которые можно что-то ставить, и на каждой что-то стоит или лежит, на верхней плоскости, или крышке, – лампа, рабочая настольная, круглое основание серого цвета, тонкая ножка того же цвета, шарнир, рычаг, почему я назвал эту часть рычагом, наверное, потому, что не знаю более подходящего слова, очевидно, я не специалист по осветительным приборам и не знаю как назвать ту часть, которая прикрывает лампочку сверху, оставляя ее открытой снизу, возможно, плафон, тоже серый, вся конструкция выглядит элегантно-воздушной, напоминает ногу паука-сенокосца, если только сенокосцы относятся к паукам, плетут ли они паутину, чтобы исключить ошибку, отнесем их к паукообразным, рычаг согнут под прямым углом к ножке, его направление параллельно краям кровати, а также моим плечам и стене, которая находится напротив, а, следовательно, и плоскости оконного стекла, это говорит о том, что у меня нет привычки читать перед сном, во всяком случае прошлым вечером я ничего не читал, что подтверждается и тем, что на тумбочке не видно никакой книги, вообще, никакой печатной продукции, возможно, однако, где-то позади меня на кровати лежит планшет, может быть, я как раз усердный читатель, читаю и днем, и ночью, планшет всегда со мной, читаю до поздней ночи, потом откидываю руку, планшет вываливается из пальцев, и я засыпаю, проверить это предположение можно, только посмотрев назад, оглянувшись.
я не могу оглянуться во времени, на прошлое, у меня короткая память, не длиннее тех нескольких минут, за которые я помыслил все эти мысли, могу ли я оглянуться в пространстве, еще не пробовал, что-то удерживает меня от попытки, если я не могу оглянуться во времени, то, возможно, я не сумею оглянуться и в пространстве, а это стало бы для меня большим разочарованием, это лишило бы меня свободы перемещения, по крайней мере, перемещения взгляда, я еще не разобрался, могу ли я встать и пойти, это откладывается на дальнейшее, начинаю с ближайшего и двигаюсь раскручивающимися кругами, то есть расширяющимися кругами по раскручивающейся спирали, обводя взглядом свои руки, свои колени, свою постель, свою тумбочку с лампой, которая, несомненно, тоже принадлежит мне, почему я в этом уверен, что, если это всего лишь гостиница, маленький отель на склоне зеленого холма где-то в Швейцарии, судя по виду лесов, это Европа, безусловно, не Африка и не Южная Америка, может быть, Северная, я плохо знаю географию Северной Америки и Канады, флору тех краев, как выглядят их леса, издалека все леса похожи, может быть, но что-то подсказывает мне, что это европейская флора, а то дерево, что растет под окном, чью верхушку я вижу, это, несомненно, ель, спальня расположена высоко над землей, достаточно высоко, чтобы верхушка ели находилась вровень с окном, до ели не далеко, но все же и не близко, она растет ниже по этому склону, вряд ли склон очень крутой, на таких склонах дома не строят, отсюда открывается широкая панорама, окно тоже широкое, сплошное стекло, никакого переплета, или как это называется, никаких внутренних перекладин, словом, одно большое стекло прямоугольной формы, из него открывается широкая панорама, и ель, растущая под окном, не мешает обзору, она растет достаточно далеко, чтобы не мешать взгляду, не мешать ему убегать вдаль, по зеленым холмам, все дальше и дальше, таково свойство взгляда, прирожденный бегун, марафонец, как и мысль, как и слух, из всех чувств только осязание не стремится вдаль, домосед, всегда нацелено на ближайшее, я еще раз касаюсь рукой подушки, беру ее, кладу себе на колени, теперь я могу на нее опираться, опереть на нее свои руки, локти, при этом я сгибаю спину, чтобы смотреть в окно, приходится задирать голову, неудобная поза, подушка возвращается на свое место, приятно к ней прикасаться, меня так и манит моя постель, погрузиться в ближайшее, укрыв себя одеялом, ничего дальнего, укрыться с головой, никаких панорам, убегающих вдаль холмов, может быть, я так и сделаю, но позже.
я начал с того, что объявил сосредоточенность на ближайшем чем-то противоестественным, и не только для меня, но и для человеческой природы, и это утверждение как будто подкрепляется только что сказанным о свойствах наших чувств, зрения, слуха, обоняния, они всегда имеют дело с дальним, предпочитают иметь дело с дальним, хотя, чтобы распознать запах, мы часто подносим что-то пахнущее к носу или приближаем нос к нему, но это не отменяет главного, определяющего свойства обоняния, наибольшее удовольствие нам доставляют запахи, прилетающие, или доносящиеся, издалека, источник которых неизвестен, они будят воображение, и оно вместе с обонянием устремляется вдаль, воображение, как мысль, нацелено на далекое, но помимо этого, всего перечисленного, в человеке живет и стремление к ближайшему, желание укрыться в ближайшем, отгородиться от дальнего, спрятаться от него, бывают дни, когда нам хочется носиться взглядом, мыслью, а то и ногами по горам и долам, а бывают дни, когда хочется укрыться с головой одеялом, я так лихо рассуждаю о «нас», как будто являюсь типичным представителем человеческого рода, и все, что свойственно мне, должно быть свойственно и другим, но это поспешное заключение, разве не очевидно, что мое положение не дает мне права к таким обобщениям, я здесь один, брошенный всеми, то есть другими обитателями этого дома, если они имеются, а если нет, то мое одиночество еще полнее, потому что дом стоит на отшибе, это ясно, до ближайшего населенного пункта полчаса или час ходьбы, и как я могу рассуждать о «нас», когда поблизости нет никого, это ловушка мысли, разум мнит себя вездесущим, отсюда эта склонность употреблять множественное число, но я дал себе зарок, составил для себя диспозицию, воздерживаться от таких полетов, прыжков, марш-бросков, стоять лагерем, оставаться на месте, вот что я себе предписал, то ли в наказание, то ли для испытания, то ли для какого-то извращенного наслаждения, употребляя «извращенного» незаконно, потому что было сказано о прирожденном и, следовательно, естественном стремлении к ближайшему, если так, все предприятие лишается героического ореола, спустить флаги, опустить трубы, мечи в ножны, лошадей в стойло, если то, чем я занимаюсь, естественно, то я лишь плыву по течению, следую своей природе, а для человека героизм заключается в том, чтобы бороться с природой, бунтовать против нее, нарушать ее правила и запреты, не следовать ее предписаниям, поступать всегда вопреки, и потому я должен снова прислушаться к себе, действительно ли меня влечет ближайшее, эта постель, эта подушка с наволочкой в полоску, нет, а если и да, то это желание было мимолетным, и оно уже улетучилось, мне хочется встать, спуститься вниз и прогуляться по зеленым холмам, идти все дальше и дальше, не оглядываясь на дом, но вместо этого я сижу дома, приковав себя к этой комнате, этой обстановке, смиряя свои естественные стремления, потому что только так, в борьбе с естеством, я могу обрести свое человеческое естество, сделаться человеком.
что касается слуха, то, сколько я его не напрягаю, не могу ничего расслышать, ничего, кроме своего дыхания, да и то лишь изредка, чудится, будто я дышу, но уверенности в этом нет, странный пример, ведь дыхание ближе всего, самое ближайшее ко мне, тому, кто все это описывает, и вот, пожалуйста, я в нем не уверен, в чем же тогда можно быть уверенным, если не в этом, по крайней мере, в том, что других звуков не доносится, полная тишина, в доме и за окном, ничьих шагов, ничьих голосов, ни звона, ни потрескивания, никакого гула, ничего, мысли тоже бесшумны, представить только, если бы мысли двигались с таким же шумом, как ветры, ливни, волны и прочее, но нет, они бесшумны, как радиоволны, я могу думать о шуме бесшумно, я могу думать о страхе спокойно, я могу думать о преступном, не преступая закона, я могу думать о насилии, не совершая насилия, и я могу думать о том, что я думаю, мысли не подзаконны, хоть что-то в этом мире не подпадает под уголовную и гражданскую ответственность и не подчиняется законам физики, и даже законам логики, не облагается налогом, не заносится в списки, нигде не регистрируется, не имеет места жительства, водительских прав, и так далее, свободно как птица и еще свободнее, о мысль, как утешительно думать о том, что я думаю, в этот миг я приобщаюсь к свободе, то есть освобождаюсь, существую свободно, не означает ли это, что я убегаю вдаль, нет, моя свобода это мое ближайшее, мысля свободно, я остаюсь у себя самого, говоря языком философов, любопытно, откуда я знаю этот язык, но исследование повело бы меня в прошлое, а путь туда мне заказан, даже если бы захотел, итак, оставаясь на месте и взглядом, и мыслью, я тем не менее свободен, сказать ли, что я вездесущ, нет, свобода заключается не в этом, может быть, в том, что я могу прекратить это рассуждение, когда захочу, и я это делаю.
что еще лежит в тумбочке, или на ней, возле лампы, там ничего, а внутри, на полках, там что-то есть, похоже на книгу, библия или телефонный справочник, если бы это была гостиница, но если это мой дом, моя спальня, там должно лежать что-то другое, пусть книга, но какая, отсюда не скажешь, объем средний, твердый переплет, наверное, эта книга мне дорога, иначе зачем бы я ее туда положил, но если бы я ее читал, я оставил бы ее на крышке, на верхней панели тумбочки, если бы я читал ее усердно, день за днем, находя в ней что-то искомое, ведь чтение сродни поиску, это и есть поиск, ищешь сам не зная чего и узнаешь, только когда находишь, вот оно как, чтение это убегание вдаль, к тому, чего у тебя нет, и что ты ищешь, было бы, не искал, но его нет, и вот взгляд бежит по строчкам, страницам в поисках неизвестно чего и радуется, когда находит, спотыкается, останавливается, возвращается, перечитывает, верные слова в точном порядке, и потом устремляется дальше в надежде найти что-то еще, сходное с найденным, или несходное, неизвестно что, не могу определить, насколько зачитана эта книга, может быть, ее и не раскрывали, тогда все мои предположения рушатся, обвал, оползень, катастрофа, оказывается, я вовсе не книгочей, не люблю текстов, ни простых, ни запутанных, ни художественной прозы, ни документальной, ни, конечно, поэзии, и вот доказательство: не могу вспомнить ничего из прочитанного, впрочем, я вообще ничего не помню, довод не работает, доказательство не состоялось, между прочим, на тумбочке нет пыли, не вижу ни пылинки, хотя зрение у меня вроде бы нормальное, потому что вижу много другого, разные мелочи, не буду перечислять, в диспозиции указано: избегать подробностей, не то чтобы совсем, но соблюдать меру, меру во всем соблюдай, вспомнилось, значит, что-то я все же в своей жизни читал, трудно предположить. что я мог услышать эту фразу в обычном разговоре или на лекции, почему нет, может быть, я посещал лекции в каком-то университете, далеко отсюда, в такой местности, разумеется, нет никаких учебных заведений, разве что начальная школа, может быть, я посещал начальную школу здесь, неподалеку, и учитель произнес эту фразу, он был очень начитан, несомненно, и считал, что умные фразы, вбитые или внедренные каким-то более гуманным способом в головы учеников, делают их умнее, и с тех пор эта фраза живет у меня в голове, я начинаю знакомиться с постояльцами моей головы, дом пуст, но голова не пуста, чудесный мир, страна свободы, несомненно, я гражданин этой страны, со всеми правами и вытекающими последствиями, иначе я бы сорвался с места и побежал вдаль, но я не только не бегу вдаль, но и удерживаю от бегства свою мысль, доказывая этим свою свободу.
изголовье моей кровати приятного темно-вишневого цвета, потолок обшит досками из натурального дерева, я чувствую это по запаху, доски песочного цвета, я насчитал четыре оттенка, чередующиеся, иногда мне кажется, что оттенков больше, возможно, цвет зависит от угла зрения, угла освещения, угла отражения, всевозможных углов, что любопытно – доски на потолке разной величины, широкие и узкие, длинные и короткие, создается приятное разнообразие, деревянные панели на стенах гораздо шире, они шире самой широкой панели на потолке, при этом каждая цельная панель на стене сочетает в себе все оттенки песочного цвета, какие можно увидеть на потолке, удивительно, как это получается, удивительно – не то слово, любопытно, и даже не так, это просто наблюдение, констатация факта, любопытство всегда уводит вдаль от ближайшего, ищет причины в дальнем, основания и причины обычно скрыты от человека, и чтобы их обнаружить, нужно бежать вдаль, забираться наверх, спускаться вглубь, любопытство исключено диспозицией, наблюдать, описывать не доискиваясь причин, не задавая себе вопросов, уподобиться мебели в этой комнате, она просто присутствует, она не бежит от себя вдаль, вверх, вниз, она покоится в себе, и я описываю эту комнату для того, чтобы слиться с ней, с ее обстановкой, стать чем-то вроде предмета меблировки.
еще раньше следовало упомянуть, что на мне пижама, очевидно, я спал в пижаме, возможно, я всегда сплю в пижаме, но для твердого утверждения нет достаточных оснований, пижама тоже в полоску, серо-голубоватая в белую полоску, короткие штаны и рубашка, штаны без полосок, я вижу свои колени, они обнажены, у меня волосатые ноги, если я расстегну рубашку и посмотрю на свою грудь, то, вероятно, увижу такую же густую поросль, рубашка застегнута на три пуговицы, неужели я застегиваю ее перед сном, или я застегнул ее, когда проснулся, снова любопытство, снова вопросы, принимать мир таким, каков он есть, довольствоваться ближайшим, наглядным, очевидным, все неочевидное далеко, и все далекое неочевидно, рукава рубашки не закрывают запястья, мои руки тоже волосаты, если я проведу ладонью по щеке, подбородку, то наверняка почувствую густую щетину, даже если я побрился перед сном, я темноволос, волосатыми бывают только темноволосые, или нет, никаких вопросов, ограничиться фактами, мир состоит из фактов, но человек всегда ищет чего-то помимо фактов, он не вписывается в этот мир, моя задача – вписаться в эту комнату, в то, что меня окружает, в окружающие меня вещи и факты, стать таким же фактом, обрести фактичность, а значит, и подлинность, ибо подлинными бывают только факты, все остальное – домыслы и убегание вдаль, ноги у меня босые, я опираюсь ступнями о пол, покрытый такими же досками, что и потолок, чуть шире, довольно однообразно, одни и те же цвета, оттенки, мало воображения, может быть, это и хорошо, воображение уводит далеко, иногда очень далеко, пол прохладный, где мои тапки, или я предпочитаю ходить босым, допустим, они под кроватью, скорее всего, но если ограничиться фактами, то их просто нет в поле моего зрения, я их не вижу.
зато я вижу то, чего не замечал раньше, на верхней полке тумбочки, в тени, лежит пистолет, собственно, я вижу только рукоятку, но этого хватает, рукоятку пистолета ни с чем не спутаешь, я уверен, что пистолет настоящий, это боевое оружие, а не игрушка, кроме того, я уверен, что он заряжен, не знаю, откуда во мне эта уверенность, может быть, во мне пробуждается память, хотя я не помню, чтобы пользовался этим пистолетом, заряжал его, клал туда, где он сейчас и лежит, может быть, я хотел покончить с собой, не исключено, ничто из неочевидного нельзя исключить, сосредоточенность на ближайшем дается мне нелегко, она противоречит моей природе и природе всякого человека, поэтому, думаю, будет не большим отступлением от диспозиции, если я время от времени стану рассказывать себе истории, давать волю воображению, при условии, что оно, воображение, не выйдет из-под контроля, итак, я приехал в это уединенное шале, чтобы свести счеты с жизнью, вероятно, я разорился, потерял все свои вложения, меня уволили с работы, от меня ушла жена, моя семья погибла в авиа- или автомобильной катастрофе, случилось что-то такое, что привело меня сюда, в этот дом, в эту спальню, при этом я захватил с собой пистолет, зарядил его, и вот он тут, на виду, хотя и в тени, стоит только протянуть руку, придется еще наклониться, опереться на правую ногу, приподняв левую, тогда я смогу его взять, не так уж далеко, этот пистолет относится к ближнему, может быть, и ближайшему, ближе всего к человеку его жизнь, а, следовательно, и его смерть, а, значит, и средство, которое он собирается пустить в ход, чтобы, расставшись с первой, достичь второй, марка пистолета мне не известна, не уверен, что я вообще разбираюсь в марках пистолетов, но, конечно, я умею из него стрелять, и я хотел выстрелить из него вчера, но почему-то отложил это на сегодня, все это только история, ничего достоверного, кроме наличия пистолета, может быть, я здесь укрываюсь от преследования, я собирался не застрелиться, а отстреливаться, в таком случае крайне неразумно сидеть здесь вместо того, чтобы сторожить ходы и выходы, производить осмотр, совершать обход, проверять, в порядке ли туннель, который позволит мне улизнуть из окруженного дома, а если такого туннеля нет, то в первую очередь необходимо заняться его обустройством, меня охватывает нетерпение, как раз то, против чего направлена диспозиция, нетерпение – это недовольство наличным положением дел и, значит, бегство в удаленное, попытка к такому бегству, чего диспозиция предписывает строжайшим образом избегать, что позволительно – так это бегство от бегства, избегание бегства, поэтому следует оставить всякую мысль о туннеле, об улучшении моего положения, даже если оно безвыходное, оставаться там, где я нахожусь, принимая мир таким, каков он есть, превращая себя в факт среди других фактов, обретая тем самым подлинность и достаточное основание как для того, чтобы быть, так и для того, чтобы исчезнуть.
если я выпрямлюсь и посмотрю в окно, подняв голову, опущенную долу, к полу, то увижу ель, на некотором расстоянии, а за нею высокий холм, может быть, гору, покрытую лесом, с проплешинами, справа от этой горы видна другая гора, или холм, с таким же лесом, более густым, что означает в данном случае меньше проплешин, хотя само по себе, в обычных случаях, это означает, наверное, что-то другое, ведь и в густом лесу могут быть проплешины, вырубки, просеки, обе возвышенности разделены долиной, дна ее не видно, по склону горы, той, что справа, идет дорога, узкая полоса, почему она проложена здесь, а не по дну долины, кто знает, вопросы запрещены, принимай факты такими, каковы они есть, вещи как они есть, мир как он есть, себя как ты есть, я думаю, что по этой дороге можно добраться до моего холма, может быть, это тоже гора, мой дом на склоне горы, неизвестно, что там, позади, дом построен на такой высоте ради открывающейся панорамы, ради живописного вида, это очевидно, это лежит совсем близко, иначе строить дом так высоко ни к чему, удлиняются подъездные пути, увеличивается время туда и обратно, обратно значит сюда, а туда неизвестно куда.
мои ногти чистые и аккуратно подстриженные, как видно, я слежу за собой, в любом случае; сам я их подстригаю или поручаю это какой-то мастерице, если я богат, а шале наводит на эту мысль, такой дом может принадлежать только состоятельному человеку, к тому же и разориться может только состоятельный человек, и если ногти его в порядке, значит разорился он совсем недавно, возможно, третьего дня, обвал рынка, террористический акт на другом конце земного шара, неожиданно вскрывшиеся недочеты в конструкции чего-то там, недобросовестность менеджеров, рискованная игра одного из трейдеров, мало ли что, разрыв нефтяной трубы, землетрясение, падение метеорита, нападение пришельцев, в современном мире все связано со всем, одна огромная паутина, и за паука – случай, давно прошли те времена, когда такие сети плел разум, теперь очевидно, и давно уже очевидно, что все мы – бабочки, мотыльки в сетях случая, следовательно, и оказался я здесь случайно, никаких причин, никаких оснований, это надо принимать как факт, мир фактов – это мир случая, факты случайны, необходимой может быть только связь фактов, но и это сомнительно, мир состоит из случайных фактов, поскольку он состоит из фактов, а каждый из них случаен, поэтому не стоит доискиваться до связей, принимай существующее таким, каково оно есть, солнце между тем поднялось выше, приближается полдень, а я все в том же положении, на том же месте, и это правильно, я исполняю диспозицию, обхожусь настоящим, присутствующим, ближайшим и ближним, ниже окна и чуть левее видна розетка, сюда, наверное, можно подключить торшер, или пылесос, или, например, дрель, бритву, автоматическую зубную щетку, телевизор, компьютер, массу других вещей, питающихся током, из которых я не вижу здесь ни одной, ни одной вилки, которую можно было бы воткнуть в эту розетку, она прикрыта белым пластмассовым прямоугольником, крышкой, сказать, что она томится в ожидании вилки, было бы поэтической вольностью, убеганием вдаль, разумеется, она ничего не ждет, она просто наличествует, в то время как вилка отсутствует, по крайней мере, в поле моего зрения, вот, собственно, и все, что я вижу, не поворачивая корпуса, а только поворачивая голову и скашивая глаза, не так уж много, совсем немного, но и не сказать, что до обидного мало, никаких обид, принимаю наличное таким, каково оно есть, не требуя большего, строго придерживаясь диспозиции, пока мне это удается, что-то подсказывает мне, что я должен продержаться до вечера, если диспозиция не будет нарушена до захода солнца, мою миссию можно считать успешной, впрочем, выражаться таким языком, значит бежать вдаль и с большой скоростью, поэтому скажу просто, что таково мое задание, которое я намерен выполнить, чего бы мне это ни стоило.
получается, что, кроме фактов, имеется еще и долженствование, требование держаться фактов, человек – существо капризное, быстро бегающее, и потому на него нужно наложить узду, единственное правило, ограничивающее свободу передвижения, замыкающее его в кругу фактов, на поле фактов, вот луг, вот пастбище, здесь и пасись, тебе достаточно того, что ты видишь, осязаешь, слышишь и обоняешь, допустим, ты ничего не слышишь, кроме собственного дыхания, и этого достаточно, допустим, ты ничего не осязаешь, кроме давления кровати (на ягодицы), колен (на руки) и рук (на колени), и этого достаточно, допустим, ты обоняешь только запах древесины и, может быть, слегка, собственного тела, этого достаточно, допустим, ты видишь ель, горы, дорогу в горах и движущуюся по ней машину, этого достаточно, машина движется в твою сторону, возможно, дорога эта проходит невдалеке от твоего дома, и через какое-то время машина проедет так близко, что ты услышишь ее шум, если позволит оконное стекло, между прочим, я не вижу никаких приспособлений, которые бы говорили о том, что это окно можно открыть, оно, судя по всему, глухое, а что с дверью за моей спиной, открыта она или закрыта, может быть, заперта, и если да, то снаружи или изнутри, возможно, я запер ее, укладываясь спать, но, может быть, ее заперли снаружи, может быть, я пленник, ожидающей своей участи, меня похитили, я состоятельный человек, и похитители требуют выкуп у моих близких, полиция тем временем готовит операцию по освобождению, переговоры ведутся для отвода глаз, к дому уже стянуты большие силы, кто-то, может быть, прячется под елью, которая видна из окна, скоро начнется штурм, окна нижнего этажа разобьют, и в комнаты полетят дымовые шашки, газовые гранаты или то и другое, полицейские предполагают, что меня держат в спальне наверху, и в этом они не ошибаются, но они ошибаются, если думают, что меня держат в подвале, к чему эти выдумки, очередной антракт, передышка, отдых от общения с ближайшим, пауза, автомобиль тем временем немного приблизился, если он действительно направляется сюда, то рассчитать время прибытия невозможно, поскольку неизвестен маршрут, неизвестно, как проходит дорога, может быть, он будет здесь через час, а может быть, и к заходу солнца.
если бы я всегда довольствовался ближайшим, не потребовалось бы никакой диспозиции, никаких предписаний, у меня это получалось бы само собой, а если предъявлено требование, значит, в мои привычки входило странствовать мыслью, взглядом, ногами, всем телом, странствовать по холмам, пустыням, морям, подниматься в горы, спускаться в ущелья, может быть, и под землю, кто знает, может быть, я побывал на Луне, наверняка, мысленно, и в соседней галактике, и во всех этих вымышленных мирах, о которых узнал от других людей, из книг, кинофильмов, музыкальных сочинений, я всегда находился вдалеке от того места; где находился, я раздваивался, и одну половину, фактическую, считал неважной, а другой придавал большое значение, мне нравилось думать, что я свободен от присутствия, от законов времени и пространства, могу двигаться в любом направлении и с любой скоростью, жил всегда на бегу, в полете, в мгновенном перемещении, телепортация, транспортация или как это называется, но однажды что-то произошло, и мне было выдано предписание, или я сам его себе выдал, может быть, я считал это очередным путешествием, погружением в ближайшее, вроде погружения в глубоководную впадину, затяжной нырок, я хотел проверить, сумею ли обойтись без воздуха, я хотел испытать себя, что-то себе доказать, что-то о себе узнать, хотя возможен и другой вариант, я был заключен в ближайшее, словно в карцер, кем-то другим, в виде наказания или меры предосторожности, я снова гадаю, улетаю вдаль, поднимаюсь ввысь, ищу какую-то точку обзора, с которой увижу себя, заключенного в наличное, и тем самым освобожусь из этого заключения, поэтому следует сказать себе стоп, довольно, антракт закончен, это было чем-то вроде прогулки заключенного, и она завершилась, ты снова в ближайшем, ничего не изменилось, кроме направления твоего взгляда и твоей мысли, теперь ты смотришь на ближайшее и думаешь о ближайшем, на руке у тебя часы, странно, что ты не замечал их раньше, а если и замечал, то не говорил, ничем не показывал того, что ты их заметил, и как бы умышленно упускал их из виду, говоря о времени так, будто у тебя нет возможности определить время точно, посмотрев на часы, они на левой руке, следовательно, я правша, рукава у пижамной рубашки не доходят до запястий, поэтому я могу видеть часы, и ладонь лежит на колене тыльной стороной вверх, поэтому я могу видеть циферблат, я могу даже прочесть название фирмы, Patek Philippe, сразу видно, часы дорогие, и поскольку они входят в состав ближайшего, я должен, или, по крайней мере, имею право, их описать.
циферблат часов фирмы Patek Philippe разделен на три концентрические окружности, точнее три кольца, внутри которых располагается круг с изображением земной поверхности в проекции Меркатора, возможно, проекция называется как-то иначе, поручиться не могу, я не силен в картографии, это ясно, мое знание о себе негативное, до сих пор я обнаруживал только то, чего я не знаю или не умею, а мои знания и умения, если они у меня есть, остаются скрытыми, водная поверхность на этом рисунке закрашена синим, материки раскрашены желтым и зеленым, картинка напоминает упрощенное изображение тех карт, которые публикуются в географических атласах, никаких параллелей и меридианов, отсутствуют Австралия и весь Дальний Восток, отсутствуют океаны, Индийский и Южный, виден только Аравийский залив и часть Тихого океана у Западного побережья Америки, ось, на которой крепятся стрелки, размещается где-то возле Мадейры, может быть, она пронзает остров и уходит вглубь до самого ядра, часовая стрелка изготовлена в виде колечка с острым шипом, этот шип указывает на цифры, которые обозначают часы, от нуля до двадцати трех, или от одного до двадцати четырех, определить точнее невозможно, потому что нуль, или двадцать четыре, отсутствует, и на этом месте нарисован золотой полумесяц, точно так же на месте двенадцати, то есть полудня, нарисовано золотое солнце, минутная стрелка своей формой и пропорциями напоминает лондонский небоскреб Шард, она лишь чуть длиннее часовой стрелки, едва касается основания цифр, нарисованных на самом внутреннем из трех колец, в то время как, неуместное выражение в рассуждении о часах, и все же, в то время как часовая доходит только до золотистого ободка, отделяющего это кольцо от круга с изображением земной поверхности, цифры арабские, и все кольцо разделено на две части, светлую и темную, дневную и ночную, на двух внешних кольцах расположены названия столиц, вероятно, таким образом, что владелец часов может узнавать время в различных частях мира, фон этих колец белый, надписи сделаны по-английски черными красивыми буквами, корпус часов золотистый, на верхней части выгравировано Patek Philippe, а на нижней – Geneve, ремешок, скорее всего, из дорогой кожи цвета темной терракоты, у часов нет секундной стрелки, поэтому сразу я не мог определить, идут они или стоят, но за то время, что я их описывал, минутная стрелка переместилась, часы показывают сейчас примерно два пополудни.
рассказав о часах, я будто остановил время, то есть оно продолжало длиться, и в конце описания положение стрелки изменилось, но пока я это описывал, не двигалось ничего, в моем рассказе не двигалось ничего, кроме самого рассказа, если это можно назвать движением, и вот так я остановил время, но остановить время не значит ли попытаться сбежать от времени, ускользнуть от него, описывая ближайшее, сосредотачиваясь на ближайшем, я забываю о времени, покидаю его, удаляюсь от него туда, где времени нет, и тем самым нарушаю диспозицию, которая предписывает оставаться в ближайшем, то есть наблюдать расположенное рядом и следить за течением времени, я убедился, однако, что выполнять эти две задачи одновременно невозможно, да и что это значит – следить за временем, каким чувством я должен за ним следить, мне кажется сейчас, что следить за временем – это просто фигура речи, с пространством все понятно, а вот со временем нет, так что оставим эту тему.
глядя в окно, я вижу, что машина скрылась из виду, точнее, я вижу, что ее нет в поле моего зрения, это будет самым точным способом выразить то, что я вижу, сказать о том, что отсутствует, течение времени становится заметным только благодаря перемещению предметов, стрелок, автомашин, облаков, их, кстати, сегодня нет, небо совершенно чистое, но движется солнце, оно и есть главный хранитель времени, главный свидетель того, что время все-таки идет, течет, бежит, летит, и вечер не за горами, именно за горами, он наступит, когда солнце уйдет за гору, день близится к концу, а машина, по-видимому, приближается к дому, если бы я знал, что все это означает, я мог бы что-то предпринять, приготовиться для встречи гостей, накрыть стол или устроить засаду, уйти из дома до их прибытия, вскарабкаться по склону, но ничего этого я не сделаю, я останусь здесь, в спальне, следя за тем, как садится солнце, как изменяется освещение холмов и ели, как меняется освещение в комнате, я не протяну руку, не коснусь ни книги, ни пистолета, не встану и не поверну головы, когда на лестнице послышатся шаги, и дверь откроется, если только она уже не открыта.