Пробуждается город во мраке,
Звуковой расползается зуд;
Вдалеке маяки, словно маки,
На антеннах и трубах цветут.
Вновь занявшимся жжением быта
Наполняется двор, подогрет...
А безумное небо раскрыто,
И не скоро осенний рассвет.
Как топорщится жестко и грубо
Та, с которою мы скреплены,
Черно-желто-тяжелая груда! —
Но в мерцанье большой тишины,
Кристаллически ненарушимом,
Есть как будто защита душе...
Диссонируя с общим режимом,
На участие в жизни уже
Не особенно я претендую.
— Так же, как, вероятно, вон тот,
Кто, сжимая бутылку пивную,
Ногу за ногу тянет вперед,
День запоя встречая как первый
(Может быть, на поверку — седьмой),
Вдоль тропинки, присыпанной прелой,
Безмятежно опавшей листвой.
* * *
С волками жить, по-волчьи выть —
Не хочется. А вдруг
Еще завоешь, может быть,
Когда к стене припрут? —
Когда заставят: ну-ка, вой,
Не то сожрем живьем!
Остаться сможешь ли, герой,
При мнении своем?
Или кого-нибудь убить
Прикажут. Что тогда?..
А всё твердят, что жизнь любить —
Хорошая черта,
Что, дескать, жизнь, сама она,
Важней любых идей...
Но будто бы осквернена
Такой любовью к ней.
И странно ли, что наш уют
Столь скуден, груб и сер?
Кого-то в это время бьют
В ментуре, например;
Кому-то кипятильник в зад
Засунули в тюрьме.
А ты «живешь». И вроде рад.
(И рад, что не тебе.)
*
Опубликовано в журнале:
«Звезда» 2015, №11
ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ