ПёТР ЧЕЙГИН
***
Мёртвый лёд, опороченный плеткой ненастья,
закричит, передернется мерой Доре,
занавесится патиной птичьего счастья.
И гнездо недоноска на верткой горе
Баратынского кляксой скользнет по строке.
Заведи на меня с ежедневника птипсихиатра
разведенного вторника смирную ветвь,
чтобы в сердце кольнула ижорская мантра,
чтобы стычка минут заскучала и вкривь
прошипел огород-огуречная кровь.
Что за гадство в моем обреченном бокале?
Спит ли клейкий червяк из карельских болот?
Или нимфы Елабуги рифму взалкали,
собирая колечки работных бород?..
Кто тебя не пускает по списку в расход?
Ты сберег мой заклад, быстролицый певун.
Выполз день из норы, и нахохлилась немочь.
На кошелке врача при побеге в Неву
заиграл цианид. И навьючено небо
щучьей похотью Немо.
* * *
Голос уходит,
брыкается, треплет глагол.
Трубка пастушья
маячит на привязи мая,
на косогоре семейном
шипцами прохлады играя,
гусениц клея,
вгоняя в законченный ствол.
Сколько годин
здесь сшибается в черном узоре.
Дремлет сырым соловьем
невозможный четверг.
Ты не заметишь
коронки подопытной сверк
в гадких шагах
на прицеле Балтийского моря.
* * *
Гори на дне тетради жесткий луч,
как взбрык вулкана, береди когтями
два строя сосен и скамью с гостями.
Тебе я пожелал воздуть сургуч
и запечатать труд весны ворчливой.
Не то вспорхнет сонет мой боязливый,
крылом повеет милосердный ключ
по клавишам гуляющий чванливым,
ухабы зала с трепетом сонливым
осеменив ноктюрном римских кущ.
* * *
Надоила
и сумерки спрыснула льдом.
Стрекотала,
соленьями дол озаряя.
Распогодило для
и хлопушками рая
раскрестило коровник
за вязким окном.
Разметало голубу
в сократовом сне,
я за ним записал
на скворешне погожей,
что его Цинциннат,
рифму сглазивший вне,
раздавал кислород
пузырьками прохожих.
* * *
Не березы открытый сосуд
расплескался записками ночи.
Голубиная паства порочит,
призывая на утренний суд.
Ужас камня и лед голубей
так близки, что не тронуть ответом.
Завивается скользкое лето
на хвосте у Каштанки твоей.
*
Опубликовано в журнале:
«Звезда» 2015, №11