Олеся не видела моря двенадцать лет.
И не годы, а будто она сама была пережевана, пережита,
Словно распорота и заново криво сшита,
Решето в грудной клетке, косточки из самшита.
Впервые Олеся что-то в себе решила
И взяла на ближайший же день билет.
Синева обжигает глаза, а песок ступни,
Все отступает и возвращает её к началу,
Она за плечи обняв, как ребёнка себя качает,
Стаи чаек бесятся на головой, кричат ей.
Олеся касается глади и думает: мы одни.
Есть волны, качающие горизонт и сама Олеся
Она может поклясться, что ничего не весит,
не осталось ни злости внутри, ни излишней спеси,
и звучит в самом воздухе первобытнейшая из песен,
сверху будто толпится божественный древний сонм.
Она слышит, как море гудит и целует сваи,
И все горести - тот песок, что качает она в горсти,
Леся знает, что наконец-то сможет себя простить
И слышит шепот над ухом, наставляющий: отпусти.
Она разжимает ладони
И отпускает