Есть вещи те, что до безумия абстрактны,
они не представляют ценности в том смысле,
в котором хочется мне видеть мир. Опасно
на эти линии размытые полагаться, ведь мысли
всегда нуждались в доподлинности видов,
целей, восприятий, и по этой самой причине
мой взор направлен не на стеклянные витрины,
а на мелькающие фигуры, которые по примеру тира
дают возможность подстрелить мишень
в количестве одной иль двух, и, более
того, нас ожидал бы приз, если б наша же мигрень
столь сильно не туманила мыслительное поле.
Однако, хоть и целился старательно весьма,
не то, что промахнулся, а был подстрелен сам я.
Покуда в перекрестие вперял свой взгляд, она
довольно метко ранила меня, тогда же
нужда моя в ее присутствии с нуля
вскочила до высот Парнаса, и так же стала
она и тем объектом, что от меня
далек и вместе с тем столь близок, и остаток
моей свободы лишь рассуждал о шаблоне,
что был разорван в клочья, так же
лицезрел черты ее лица, от этого в истоме
пребывая, убиваясь, множась, сокращаясь. Словно кража
была совершена части моей от меня,
и был этот грабитель, цельности моей похититель
до того прекрасен, что это, доходя
до осознания, казалось удручающим, словно небожитель,
в которого нет веры, ко мне спустился для того,
чтоб видом властным показать, что твердость мысли
мгновенно рухнуть может от прелести лика, чего
поначалу не хотел принимать ни в одном из смыслов.
Ее опущенный к недрам мира взор
я ощущал, как всей Земле укор
в том, что бесчеловечность века, на месте стоящего, - позор,
а мое потакание его манящему упадку – вздор.
Ее улыбка так редка и от того так ценна,
ее походка так томительно-нежна, что отдается негой.
Ее краса перебивает серость дней моих, она
дополняет не пространство, но мое время. Ноябрь ждет первого снега.
Пусть не дано мне будет обладание
ее присутствием в моем истошном разуме, но голос
ее я требую вселенную сохранить, как данное,
чтоб точно знать, где суть, тоска ее и медных волос отблеск.