За тенью проводов, что вьются подле
стен, обоев, плинтусов, основы строя
их заключены в бесповоротности волокон, то есть
по векторности хода они не уступают волнам прибоя.
Само море мнить себя не может, хотя
нам, строго говоря, об этом не узнать совсем
уж достоверно. Словно части водоема, дни ноября
утекают в пучину истории вместе с тем,
кто в них жил, уповая на силу их же.
Эти волны дней захлестнули его, этого человека,
который был не готов, словно офицер в неглиже
неприемлем визуально для главной битвы нного века.
Этот индивидуум, этот юноша без ориентиров,
потерялся бы в водных пучинах, не дойдя
и до среднего уровня глубин, и ундинам
погрузкой его до дна пришлось бы обременять себя.
В такие моменты тонущему не ангелы нужны,
не херувимы и не все прочие от мира небожителей,
существование которого, как и ненужность лжи,
мягко говоря, сомнительно. Могла бы стать унизительной
мысль, приветствующая таковое положение дел.
Погрязшему под тоннами вод необходим импульс,
который смог бы мозг послать, переступив предел
оков анатомических своего тела, словно синус,
значение угла которого преодолело допустимое
восприятие внешних углов пространства,
и этот нейронный вирус дал бы не шанс, но альтернативную
видимость жизни посредством картезианства.
Говоря иначе, будучи снова над водой, на земле
количество вариантов сузится при тебе
ровно до двух, что называется, ни тебе, ни мне.
Спиноза решил субстанции Декарта свести к одной, что сама в себе.
Ты в долгу неоплатном пред тем, кто смог
вырвать кусок пучины морской, чтобы потом
тебя изъять из него, и данный долг
будет для оплаты отраден. Следует восстановить водоем.
И нет смысла в дыхании больше твоем
без того, кто столь самоотвержен был,
чтобы поднять тебя практически со дна. Прибой
не сделал бы такого для тебя, оставшись недвижим.
Видеть можно в этой участи и замки оков,
но лучше предпочесть себе картинку, на которой
связь меж вами, идиллия снов, нежность альков.
Опус сей посвящаю тому, кто далек так и дорог.