Они гордо стояли там лет сто, а, может, и того больше. Три огромных, издали напоминавшие каких-то сказочных, былинных, из детских книжек Пушкина или с картин Шишкина, лесных великана, со вскинутыми к небу зелеными руками, массивными, кряжистыми корпусами и даже лицами, при наличии чуточки воображения на которых можно было разглядеть и глаза с хитрым прищуром, и старческие носы, и большие молчаливые рты. Три гигантских, уже родных тополя - то ли с одноименной Плющихи то ли еще откуда. Но скорее из моего далекого, нескладного детства, когда деревья были большими, а мир еще добрым.
Два года я ходил на работу, и всякий раз внутренне радовался, почти пел, разом сгоняя тоску от предстоящей офисной рутины и зеленой тоски, невольно ускоряя шаг, когда еще издали видел эти три огромные, по немалой человеческой жизни, а то и нескольким поколениям на каждого, знакомых тополя.
Они, эти три исполина, словно на минуту, что я к ним приближался и проходил рядом, приглашали меня в мое далекое и уже почти забытое детство. Мерный шелест их трепетных, матово-зеленых листьев в высоким шумом в густых кронах, когда у самой земли тихо и безветренно, а там наверху свистит злой ветер и бушуют какие-то неведомые страсти, колыбельное, убаюкивающее покачивание к небу поднятых, как в молитве ветвей-рук, пронзительный крик ворон и галок на их ветвях, нежно и призывно звали, приглашали меня туда, где я не был уже лет тридцать, а, казалось, и никогда. В мое детство.
Тогда, всего течение каких-то трех-пяти минут, что я приближался к ним, издали вглядываясь в их кряжистые абрисы, мое со временем уже очерствелое и холодное сердце враз согревалось, оттаивало и напоминало мне, что и я человек, и я был маленьким, и что на земле, оказывается, есть еще что-то, а не только вечная работа и гонка за успехом.
В течение этих трех-пяти минут в моей, давно давшей течь памяти, словно затонувшие лодки и корабли, один за одним всплывали далекие и теплые воспоминания: я видел ту самую тополиную алею у нашего дома, тогда, когда вся семья еще была вместе, дед еще жив, а бабушка, суетливая и счастливая, по субботам готовила огромную кастрюлю украинского борща. Иногда по воскресеньям мы все вместе ходили гулять под балконами четырехэтажных «хрущовок», проходили словно сквозь солдатский строй тех самых стройных тополей, заходили в «Кулинарию» с большими и толстыми витринными стеклами во весь этаж, где мне, шестилетнему и мучимому жаждой пацану, обязательно наливали большой граненый стакан томатного сока из большого, трехлитрового «баллона». Я, алюминиевой чайной ложкой, смело и щедро додавал в стакан с густой, темно-алой массой каменной грязно-серой соли, взбалтывал содержимое, до легкого водоворота, алюминиевой ложкой, уже привычным движением кисти, откладывал ложку в сторону, и, улыбаясь попеременно то деду, то бабушке, счастливо и жадно выпивал содержимое стакана...
Хорошее, далекое время, которое не вернется никогда…
А теперь… теперь их чья-то безжалостная и грубая рука взяла и спилила… Спилила под самый корень. Одноминутно, решительно и со знанием дела.
Я шел и с внутренней жалостью и едва скрываемой ненавистью наблюдал за тем, как со знанием своего убийственного дела, опытно и профессионально, безжалостно и безмысленно, рабочая бригада из пяти-шести двуногих человеческих существ с хищническим и одновременно равнодушным оскалом на простых, крестьянских лицах, также равнодушно разрезала на ровные куски тела моих старых друзей, почти родственников. Разрезала и мою жизнь, мое прошлое, мое лучшее, что еще теплилось где-то там, глубоко.
Тогда, проходя мимо, я всего лишь смачно и с выражением плюнул в сторону двуногих, резавших мою братию на куски. Вложив свое искреннее чувство, свое презрение к ним. Те только вяло посмотрели мне вослед, наверняка ни о чем не догадавшись. И лишь лениво пожали плечами, обронив какое вялое «Блять» или что там, у них, в душе. Я пошел дальше, на вечную работу. Рабочие распилили трупы тополей, и пошли на обед, под дешевый портвешок…
Теперь, когда я каждое утро следую по своему маршруту, мне уже издали не машут руками-ветвями древние и такие родные тополя. На их месте красуется новая парковка, мест на сто, а, может, и на все двести. Нужное дело.
Из блестящих машин в такт моим шагам выходят счастливые и успешные мужчины и женщины. Счастливо смеются дети. Флиртуют юноши с девушками. И никто не знает, что еще месяц тому, здесь была друга жизнь, другая история, другой смысл…