Каравелла

               
                1
На круизном огромном, сияющем белой эмалью, красавце,
Бороздящем размеренно томно-ленивую гладь,
Я валялся в шезлонге под солнцем, ещё не начавшем «кусаться»,
Но уже потерявшем желание нежно ласкать.

Плыли пары, компании... множество тел представлялось мне неким
Неразборчиво-пёстрым чудовищем тайных глубин,
Запустившим свои «ложноножки» на палубы, в бары, в отсеки, ;
Монстром тщет, что себя лишь лелеет, собой лишь любим...

Необъятных объёмов испанец, занявший шезлонг по соседству,
В двухнедельной сиесте копя дополнительный вес,
Непрестанно зевал и ворчал на не к месту занывшее сердце.
Пара бледных влюблённых жила ожиданьем чудес.

В ресторанных священных глубинах томилось, пеклось и шипело,
Предваряя грядущую мессу труду и деньгам.
В этот длящийся миг я увидел, что нас догнала каравелла —
Уж не та ль, что возила Колумбов и прочих Да Гам?..

Чёрт возьми!..
Опираясь на борт, я следил с высоты небоскрёба —
в полный штиль! — за виденьем, летящим на всех парусах.
Пригласили на ланч. Из дверей напахнуло свежайшею сдобой.
Заскрипели шезлонги; носы закрутились в усах.

«Мой» испанец, кряхтя и потея, на вымпел взглянув с видом скучным,
«Разве ветер?» — спросил, ткнув лоснящимся пальцем за борт.
«Мы идём, дорогая!» — сказал своей пассии рыцарь тщедушный,
Поправляя старательно нимб неустанных забот.

Чёрт возьми!..
Я стоял ошарашенный, в позе застывший нелепой.
Каравелла росла... или съёжился наш великан?
Вот сровнялись борта; сходни сброшены; леер хоть тонок, но крепок.
На стволах кулеврин нет ни пятнышка, в пику векам.

Сердце бешено билось; шезлонг на глазах растворялся в лазури.
Краем глаза я видел, как таяла дверь в ресторан.
Солнце вдруг помутнело; и небо, на  зюйде стремительно хмурясь,
Заставляло спешить. Я услышал  свой голос: «Пора!» —
                2
И бросился к сходням. На палубу спрыгнув поспешно,
Едва устоял, ухватившись рукой за канат.
Должно быть, я выглядел в эти мгновенья потешно —
Но не было шуток; не слышалось даже команд...

А ветер, похоже, всерьёз принимался за дело.
Тяжёлые брызги летели и били в лицо.
Но кто-то бесстрашный на курсе держал каравеллу,
И я, успокоившись, дверь потянул за кольцо.

Каюта. Блестит закреплённая в нишах посуда.
На столбике шляпа; на шляпе белеет плюмаж. —
Корабль был живым; жизнь смотрела на нём отовсюду.
Но странная штука: куда запропал экипаж?

Я вышел, накинув попавшийся плащ с капюшоном, —
невольный участник бредовой игры ролевой...
Поплёлся к штурвалу, где, в деле своём искушённый,
Суров и внимателен, должен стоять рулевой.

Вот мостик; вот крутятся мокрые спицы штурвала.
Фонарь над компАсом горит негасимым огнём...
«Корабль, где команда?.. Куда они все подевались?» —
Вопрос без ответа... Лишь ветер шумит о своём,

Да снасти скрипят...
И опять накатила тревога:
Что будет со мною? Что нужно мне здесь одному?
Я слушал и пялился, что называется «в оба»,
Но слышал лишь волны, что сходу хлестали в корму.

«У-ш-л-и...»
И опять — словно кто-то вздохнул с сожаленьем —
«Ушли...насовсем!..» — я растерянно крикнул: «Куда?..»
И в воздухе мутном борт судна мелькнул на мгновенье,
И палубных кресел виднелась на нём череда.

«Маршрут» был известен...  Но сходни лежали у борта.
Полтысячи лет их ничья не касалась рука.
И только волна проводила под ними «уборку»...
Что ж... На воду шлюпку!.. Вот линь!.. Не найду ли крюка?..

Нашёл! Размахнувшись, метнул что есть сил — о, везенье!
За сетку фальшборта мой крюк зацепился.
Спасён!

...Мою каравеллу уже относило теченьем.
Шторм явно стихал. Я плотней подвязал капюшон.
               
                3
На старинную шлюпку смотрели, не веря глазам, мотористы.
Врач спешил по проходу; мелькали овалы кокард.
Первый ярус докладывал в центр о неявке к обеду туриста,
Чей остывший ростбиф убирал в холодильник стюард.

Я стоял, оглушённый потоком в сознанье ворвавшихся звуков.
Всё здесь было чужое — и солнце, и сам океан...
И лишь толстый испанец, мой боцман,
                поднявший приветственно руку,
Флегматично заметил: «Ну, что ж... вот и ты, капитан!»
                12.15