Вслепую бреду по кромешной зиме,
котомка висит на тулупе затёртом,
и встречным пишу в долголетнем письме
о том, что иду за невидимым чёртом.
Какая лихая меня занесла
от дома родного в недобрые вёрсты!
Не зная ни часа, ни дня, ни числа,
в каких я летах и с какого погоста?..
Один, и оборваны корни в ногах,
заплаты, что ты мне нашила сердечно,
открылись, как чёрные раны в снегах.
Как слаб сотворённый тобой человече!
Прими меня, поле! Я, в белых лаптях
на чёрной земле, христарадник забытый.
Зима на углях, кипячёных парах,
дерёт из груди то, что в соли добыто.
Снуёт недокормленный лунами волк,
и голод его по-звериному вздыблен.
Придусь по пути – забирай, коль нашёл,
отведай кручины. И вётлы седые
на ветре свои изорвут волоса,
и звери растащат последнее тело.
А поле проводит другого в леса,
и здесь упокоит, в суровой постели.
Не горься. Вверяюсь мятежным местам.
В лаптях снеговых ухожу и не спорю.
Босыми ещё повидаемся там,
где волки и люди гуляют по полю.
(04.12.15.)