В отделении было тепло и накурено. Бледные жёлтые стены отражали тусклое небо за пыльным стеклом. В раскрытую форточку дышало свежим снегом.
- Вы садитесь, садитесь, Розалия Михайловна! – бросил старший, расстёгивая толстую шинель. – Пальтишко своё вот тут, на вешалочку, повесьте. Сидеть будем долго, кто знает, как у нас с вами дело пойдёт? Васильев, примите пальто, поухаживайте за барышней!
Розка подчинилась, села на скрипучий стул.
- Ну! – вдруг радостно и довольно заулыбался старший, потирая руки, будто они замёрзли. – Чего скрывать, Розалия Михайловна, ну, счастлив я, что наконец-то встретился с вами! Вон и Васильев доволен! Заставили вы, однако, побегать за вами, пол-Союза, считай, оббегали! Искали, землю рыли, а она? А она на Красной площади, представьте, под ёлочкой дожидается! Подарочек наш новогодний! Розалия Михайловна, что скажете?
- Да какая она Розалия Михайловна? – подал голос из-за спины Васильев. – Такая же Розалия Михайловна, как я балерина!
- Да что вы такое себе позволяете? – вскрикнула Розка. – Я ничего не понимаю! Что вы хотите? Отпустите меня! По какому праву вы меня задерживаете?
- Да ладно вам, Розалия Михайловна, притворяться! Она же Боборыкина Татьяна Юрьевна, она же Марья Алексеевна Столыпинская, Софья Павловна Мельничук, Генриетта Карловна - как там у вас было? Фамилия какая-то лошадиная, запамятовал! Кто же ещё?
- Елена Петровна Скворечникова, - подсказал Васильев.
- Вот ещё и Скворечникова. Ну?
- Вы что? Какая ещё там Скворечникова? Что вы несёте? Я – Иванова Розалия Михайловна! Я – учительница. Я только сегодня в Москву приехала!
- Васильев, ну ты погляди, какие у нас тут учителя сидят! Видал? – и подмигнул Васильеву. – Вот что мы сделаем! Во-первых, я представлюсь. Я – Мечников Аркадий Петрович, подполковник. Вы же на сегодняшний час - пусть Розалия Михайловна! А теперь соблаговолите взглянуть на эти фотографии, - и он разложил веером на столе перед Розкой несколько фотографий. – Узнаёте?
Розка наклонилась и посмотрела: с каждой фотографии на неё смотрела она сама. Те же волосы с завитой чёлкой, тот же нос картошечкой, те же ямочки на щеках. Глаза те же.
- Ну и кто же это? – торжествуя, спросил полковник Мечников. – Признали?
- Это я! – подняла на него изумленные глаза Розка. – Но этого не может быть! Откуда у вас эти фотографии? Я так никогда не фотографировалась. Ой! – она широко раскрыла глаза, догадываясь. – Это кто-то другой. Она просто на меня похожа! Вы меня с ней спутали! Я – учительница!
- Да с кем вас спутать-то, Розалия Михайловна! – кривя губы, сказал полковник Мечников. - Вы на себя-то в зеркало смотрели? Учительница она! Вы бы себе какую другую профессию придумали, более приличествующую вашей внешности. В прошлый раз в Самаре поизобретательнее были! Аферистка вы, Розалия Михайловна, и воровка, - полковник сел и сердито потёр себе шею. – Учительница она! Втираетесь в доверие наивным людям и грабите их! Вот этими фотографиями все города оклеены, три года вас ищем, во всесоюзный розыск объявили, а она – под ёлочкой сидит, новый год встречает! Так что хватит упорствовать. Сколько ниточка не вьётся, сами знаете, а кончик находится. Вот если б не сержант Ноговицын с его взглядом фотографическим, ещё бы полгода охотились!
- Это не я! – вскочила Розка, сжав кулачки. – Я к тётке приехала, вы позвоните ей! Она скажет!
- Сидеть! - резко приказал полковник и хлопнул широкой ладонью по столу. – Надо будет, и тётке вашей позвоним!
- Товарищ полковник, а пальтишечко-то не её! – язвительно хохотнул Васильев. – В кармашке-то внутреннем квитанция чужая, на Шабанову Г. П.
- Вот видите, Розалия Михайловна! И пальто не ваше. Подметали на скорую руку и носите, как своё собственное. И стыда не имеете. Ты, лейтенант, молодец! Пробей-ка эту Шабанову по квитанции. Убивается, наверное, по пальтишечку.
- Это Галино пальто, подруги моей, - тихо плача, сказала Розка. Слёзы так и лились. – Она мне пальто дала в Москву съездить. Я адрес её дам. Это ошибка какая-то, товарищ полковник. Я учительница. Я просто на ту похожа. У меня в сумке на газетке адрес тётки записан и телефон её. Улица Горького. Можно, я из сумки достану?
- Ну, доставай, поглядим.
Розка, шмыгая носом, трясущимися руками полезла в сумку, потом обречённо подняла голову и уставилась в ужасе на полковника.
- Я её в поезде, наверно, выбросила. У меня в неё хлебушек был завёрнут. И билета тоже нет – я его, наверно, на столике оставила тоже в поезде…
- Вот ведь как, Розалия Михайловна, получается. Что-то расслабились вы. А телефон? Неужто и телефона не помните?
- Не помню, - прошептала Розка. – Я цифры не запоминаю. Отпустите меня, пожалуйста!
- Да нет, Розалия Михайловна, не отпустим мы такой подарочек. Сейчас с Васильевым пройдёте, отпечатки пальцев снимем, по базе пробьём.
- Аркадий Петрович! – укоризненно сказал Васильев. – Какая база? Тридцать первое сегодня! Короткий день!
- Ничего, поторопишь кого надо!
- Не надо ничего пробивать! – взмолилась Розка. – Не надо! Я в Москву приехала новый год встречать. Я в школе работаю. Вы позвоните. Архангельская область. Район Устьянский, деревня Строево. Вам подтвердят, что я настоящая, что я – Иванова. Я физкультуру в школе преподаю. Я никогда ничего не воровала… Ни у кого.
Мечников с досадою посмотрел на трясущиеся плечики Розки, поморщился, подошёл к окну, закусив губу. Потом повернулся к лейтенанту и спросил с сомнением:
- Ну, чего скажешь?
- А чего скажу? Артистка она театра Погорелова. Проверить её надо! Она, по показаниям, ещё и не такие сцены устраивать может!
- Я не устраиваю, - давясь слезами, зашептала Розка, - я правду говорю. Почему вы мне не верите?
- Так, - приказал полковник, - отпечатки взять! Запрос в это роно сделать, чем чёрт не шутит, может, и не она?
- Да она это, Аркадий Петрович! Личико-то одно к одному! Изворачивается, время тянет! Фокусница!
- Бумагу ей дашь! Так что, Розалия Михайловна, а по-нашему Сухаркина Дарья Никитична, на этой бумаге всё о себе напишите, кто вы, чего вы, где родились, где пригодились, про школу вашу – подробно. Времени у вас будет много. Пока вас проверим, в камере посидите. И ни слова больше! – он снова хлопнул ладонью по столу, показывая, что разговор закончен. - Веди её, Васильев!
В дверях он придержал Васильева за локоть.
- Ты вот что, Паша, пальто ей отдай, спать будет, укроется или одеяло какое сообрази. И камеру получше, понял?
- Да понял я, Аркадий Петрович, только ведь…
- Выполняйте приказание, лейтенант!
В камере перепуганная Розка, подвывая от ужаса, долго оттирала мокрым платочком свои перепачканные пальцы. Она их тёрла и тёрла. До боли, до красноты, до зуда. Будто от этого ей будет легче, будто так вычистившись, избавится она от своего перепуга, стыда и горя.
«Господи, зачем я поехала, зачем я поехала сюда? – шептала она лихорадочно, раскачиваясь всем телом. – Господи, сделай так, чтоб всё было хорошо! Господи, зачем наказанье мне это? За что, Господи? Что я сделала? Что дальше-то будет?»
В маленькое окошечко под потолком лился тусклый холодный свет. Розка завернулась в Галино пальто, съёжилась под ним, подтянув коленки к груди, и затихла. Где-то скрипели двери, глухо и отдалённо, как в бочку, звучали голоса. К бумаге она не притронулась. Мысли не шли. Голова болела. И всё происходящее с ней казалось дурным, невыносимым сном.
К вечеру она всё же написала о себе. Отложив ручку, долго смотрела, как на чужое, на криво исписанные листы. В окошечко с ветром залетела музыка, она почти узнала голос, но тут же всё оборвалось, и только ровный, рокочущий шум большого города снова равнодушно стоял в окне.
Листы забрали. Тусклая лампочка зажглась и разгорелась под потолком. К еде Розка не подошла. Легла, скорчившись, на скамью и незаметно забылась спасительным и вязким сном. Ей снилась счастливая Галя. Они шли по снежной тропинке, искрящейся под луной, и Галя говорила что-то веселое Розке, а потом остановилась и сказала: « Глянь-ка, Роза, в школе-то все окна светятся, как в Москве!» - и засмеялась…
Розка очнулась, и Галин смех, радостный и удивлённый, всё ещё звучал в ушах. Розка сначала не поняла, где она, что это за комната, почему всё не так? Куда всё делось? А вспомнив, сунулась лицом в колючее, жёсткое одеяло и забилась в плаче – «домой хочу!»
Яркая, нарядная ёлка в стеклянных бусах, в игрушках представилась её сердцу, она ясно увидела счастливые лица Гали и Лины, Марфы Ивановны. Она увидела, как Лина вырезает из тетрадных листов тонкие, как кружево, снежинки и клеит мылом на оконное стекло. Как ворчит надраенный до жаркого блеска самовар и на его пузатом боку мелькает её Розкина тень.
Ночью, устав плакать, она вслушивалась, что там за окном, но, видимо, окошко выходило в какой-то двор. Ничего не было слышно: ни голосов, ни музыки, ни шагов. Всё отгородилось от неё глухой и непроницаемый стеной. Всё замерло. Редкие новогодние снежинки залетали в трещинку стекла и, кружась, опускались вниз.
Первого за ней не пришли, и второго только под вечер, лязгнул, проворачиваясь в железной двери, ключ, и вошёл лейтенант Васильев. Пряча глаза, он сказал бесцветным голосом:
- Розалия Михайловна, вас там, это, товарищ полковник вызывает, Мечников Аркадий Петрович. Пойдёмте.
Розка встала.
- Давайте я ваше пальто поднесу!
- Я сама.
Выпрямившись, Розка пошла по коридору вперёд, за лейтенантом.
В кабинете её посадили на стул. На маленьком подносике стояла беленькая чашка и коробка конфет. Розка покосилась на неё.
Аркадий Петрович вымученно улыбнулся и попросил лейтенанта:
- Паша, ты за капитаном сходи ещё, так лучше будет, - и отвернулся к окну, забарабанил нетерпеливо толстыми пальцами по столу.
- Не барабаньте, пожалуйста, не надо! – попросила Розка. – У меня голова болит.
- Ах, да, конечно, простите, Розалия Михайловна. Я просто нервничаю и не знаю, с чего начать и как.
- Вы про меня всё выяснили, да?
- Да. Это ошибка. Я… Мы очень виноваты перед вами. Этому нет оправдания! Розалия Михайловна! – он повернулся к ней, навалился грудью на стол.
- Ну почему же? Я ведь так на неё похожа. Просто одно лицо.
- Это просто удивительно! – обрадовался помощи Аркадий Петрович. – Просто одно лицо! Одно лицо, - повторил он. Помолчал и предложил неуверенно:
– Если хотите, вот чай и конфеты.
- Я не хочу, спасибо.
- Я понимаю вас.
- Нет, Аркадий Петрович, вы не понимаете.
Они замолчали. Часы тикали громко и раздельно.
Пришли Васильев и капитан. Они встали возле полковника и вопросительно посмотрели на него. Аркадий Петрович встал, откашлялся и, виновато взглянув на Розку, сказал:
- Розалия Михайловна! Я немного волнуюсь, и вы, пожалуйста, если что не так, не перебивайте меня. Мы очень виноваты перед вами. Мы весь праздник вам сорвали да ещё как! Но и вы нас поймите: мы за этой Сухаркиной три года по всей стране мотаемся, и вдруг вы! Так похожи на неё, до чёрточки мельчайшей. Бывает же так! Мы обознались. И эта проверка затянулась – всё праздники виноваты, пока дозвонились, пока телеграммы дошли… Примите наши глубочайшие извинения! Мы постараемся всё исправить. Пожалуйста, капитан!
Толстенький капитан заморгал, быстро взглянул на Розку и стал сбивчиво говорить:
- Розалия Михайловна! Мы вот что придумали! Наше РОВД организует для вас замечательные новогодние каникулы по Москве… в качестве компенсации… за все ваши душевные переживания, страдания и неудобства. Вот билеты в Третьяковку… Подождите, минуточку! – он раскрыл картонную папку и вытащил билеты, - вот в исторический музей, ещё в Кремль, в Грановитую палату. А это в цирк! Вы бывали в цирке?
Розка печально покачала головой.
- Вот видите, никогда не бывали, а теперь будете! Ещё есть театры. Выберите, в какой хотите, можно в два или в три театра, вы только скажите, и билеты будут у вас. Жить будете в гостинице и тоже за счёт РОВД нашего. Аркадий Петрович договорился. Розалия Михайловна! Что вы плачете? Вы только скажите, что нам для вас сделать, мы сделаем, правда, товарищ полковник?
Розка достала смятый платочек, высморкалась, подняла красные, полные слёз глаза и дрожащим голосом сказала:
- Ничего мне не надо! Купите мне лучше сегодня билет на поезд. Я домой хочу…