L’HOMME APPROXIMATIF
Часть XVI
затмения уродливые что торчат пучками средь дерев
раздроблены в ступке летящих по орбите лун
ошмётки овощей неистовой обители
которые волочат тучи на сраженье глаз
завоевали тебя тень – патронный ксилофон - гора
чьи солнечные ложа рыжие зябко хрустят от вольт и самоотречений
и в пастях что кошмаром вскрыты дует
ветер безжалостно клеймящий молнию с пустынею залива
надежда с множеством течений акклиматизирует равенство рая
телегу истрепало и в скитальце каждом зрю я
проблему с жительством и скучно мне
мне ведомо что срам скрыт в сладости мест исцарапанных
поставлены на карту обстоятельства что отвечают вожделению любого
смирению его непослушанию его где ж вы кислые скупердяи
лавины накопившиеся на пересечениях свобод
где ж вы согнутые под тяжестью божков нелепых племена
загнаны в стойла дремлете средь земноводных
в лагунах высеченных непогодою и уличным движеньем
ну а на полуостровах под видами аркад
величье да пребудет с родом человечьим
подверженным бурлящей тьме словесным тираниям усталостям
жилищ обвалам погребальным
где ж вы божки столпились у мергеля слова
сложили лапки на пещеры брюхе строит козни
гипнотическая ночь
уже с медлительным кишением бактерий
что из растений превратило нас в людей
с пастями мелющими что не в силах созидательную ненависть исторгнуть
равно как и любовь фортуны безнадежной оползни
между зубов её ломается бестрепетная генераторная тяга
из чаши лет своих капризной
испьёшь ты как говаривают ещё много яростных годков
и пьянство твоё уничтожит свет
и вычерпают свет твои глаза
столь частыми кредитами свободы
свет льётся через край скрытых сосудов
наших семейств прекрасных не минуя никого
и проституции что нами практикуема близ станций
куда бесперебойно прибывают альтер эго сваливаясь грудой на
громоздкие посылки жизни
Х Х Х
лицом часов мой ограничен горизонт
арена где бурлят бои быков в сердце моём утомлена
кричащими годами
и под пассажами от трогательных покаяний тяжелы
цветы колена преклоняют
свой беспорядок искупая на блошиных рынках непосредственных созданий
сваленных грудой в калейдоскопических шкафах безмолвных поколений
вцепившись в гроздья мыльных пузырей взмывают
осьминоги ввысь к набухшей тьме подгузника небес
и вопль попугая жирного зажатого в дверях
цвета фонтаны освещённые днём рассыпаемые усыпляющею
бранденбургскою отделкой
город иной сродни иным страданьям
высмеивает время нас
измята улица колёсами снующими туда-сюда
ревёт кора земли вздымаясь мерно
грудь слов взлелеянных ласкает матерей
предчувствующих алчущую плоть закатов
руки что поднимают над кормой чело слой толстый
зазубренных раздумий
несут к устам стакан где простираются миры
приносят подаянье и присущее униженным терпенье
руки напрягшиеся на доске что вдаль уносит тело кроткое
но соткана из воздуха доска и ускользает
руки что молятся перед доской воздушной - не в состоянии её схватить
другим рукам талдычат о неописуемой возможности
что постигает ухо в еле уловимых неосуществимых колебаньях
которому доступно лишь печали колебанье
руки спокойные открытий безмятежных музыканты
руки спасения иль разрушения адепты
скрывающие слёзы содержащие гербарии фактов и нот в порядке
руки что ныне ловят в человеческих телах и укрощают тварей
кованные под прессом неземных начал
а также руки кои губят
каратель-человек животным наважденьем одержимый
отрубленные руки
есть однако ж руки что творят
мир для отдельных разочаровавшихся достаток для иных согласно
вероятности колодцев в кои мы упадаем
руки того кто разжигает рознь
сияют лишь они
как восхищает на поющей иллюстрации тропа
центр которой числится лампадой очагом жестокости
и вопреки воде на страже собирает регион
мы ботаническая вивисекция
горланящая во дворах
разросшаяся с силою атланта тупо вырождение гобоев
для тайн преграды сняты и внутри ракушек
фильтруя прошлое сомненья дьявольские пляшут
промеж зубов что стиснуты в стремленьи воздуха урвать клочок
по сей день слышна мне облаков пила
что отрезает горизонт от зрелости от рябью идущих рудиментов
и в твоём сердце очертание туманно и пространство за пределом
бездны уж темнеет бездна и уж водоплавающих полон
котелок
в стране людской иссохшей и бесплодной воспроизводится попрание сие
раздорами и горечью землетрясений
пройдоха наковальнею тебя чтоб искры с глаз летели
эскизный человек такой как я как ты
с чего бы душу не раздать твою в картишки дуясь
в географические карты попираемые крепкою твоей ногой
мерящей прочность скал при этом городов и нервов
ободранных о поколения в портах захода плоды
новых эпох о скука
увёртки слюни ангелов медузы липкий жир
фекалии бушующих морей
и пробуждается грязный моллюск прижатый эпидермисом
и писаниной
сжат город в круг спасательный окраины своей нуждою
огороженный с трудом плывёт
и движется всё в заурядности трясине там где распустилась
неспокойна песня
всяк прячется за катафалк дремучей своей сути
что гулом поглощается и удушается неспешно в его бьющей через край
могиле братской
и рвёт мембрану барабана чтоб извлечь новые
ритмы электрический поток
царапает внезапность эманации и нить что возвращает к
ангельскому роду
к парящим в омуте безвремения коконам мяукающих звёзд
огни на их пути брачная ссора обмороки нежных осьминогов
ПРИМЕЧАНИЯ
[В нижеследующих примечаниях римские цифры относятся к девятнадцати частям всей поэмы; вторая цифра относится к строфе; третья означает номер строки в строфе.]
XVI.1.1. Здесь контраст уродливого зрелища с мирной красотой литании об утре непосредственно перед данной строфой показывает интенсивное чередование, являющееся характерной чертой мышления дадаистов и сюрреалистов. Похожее стилистическое чередование между строками грандиозных размеров и короткими строчками зачастую приводит к их внезапной лаконичности (к примеру, XVI.3.11: "высмеивает время нас").
XVI.2.2. Изначально строки было две, начинались с тяжёлого ритма: "и вот в телеге что истрёпана случайностями чаяньями низостями еду я один".
XVI.2.3. Вместо этой строки также было две более громоздких, отчасти типа перечня: "Я знаю что усталости бесчестья срам свободы / и добро столь же виновны как и зло и столь же полны достоинств".
XVI.2.13 и 19. Dieux serres в строке 13 ("столпившиеся божки") изначально были dents serrees, "стиснутыми зубами", появляющимися позже.
XVI.2.25. См. удалённый отрывок Части III.
XVI.4.5 и 6. Первоначально существовали гораздо более конкретные образы: "руки что пашут и воруют", "руки что пашут сеют обирают...", "что корм дают босым ослицам...", "что кормят птах, собак, котов". Данный 21-строчный отрывок, сосредоточенный на образе рук - человеческое отображение внимательных и уверенных рук пастыря, и находится с ними в такой же связи, в какой язык приблизительного человека с мировым языком, воспринимающийся более яснее к окончанию поэмы.
XVI.6.16. Пример замены образа на его противоположность: прежде эти строки читались как "какие там увёртки..." вместо "увёртки".
XVI.7.5. Изначальные глаголы были более близки по сути: "поглощается и пожирается неспешно", прежде чем были заменены на внутреннюю рифму: engloutit et asphyxie ("поглощается и удушается").
XVI.7.6. Энергия новых ритмов и электрического потока столь сильна, что сжигает мембрану, высмеивая распустившуюся неспокойную песню в трясине заурядности (XVI.7.3).
XVI.7 - заключение. Редкий момент, когда правки кажутся причиной для сожалений; но здесь необычный образ осьминогов, падающих в обморок, был прежде усилен описанием их, как "непреклонных".