Скрипи мое перо, мой коготок, мой посох.
Не подгоняй сих строк: забуксовав в отбросах,
эпоха на колесах нас не догонит, босых.
Иосиф Бродский
__________________________________________
С подачи Валентины Полухиной - российско-британского литературоведа, специалиста по творчеству Иосифа Бродского, прочитав её книгу «Бродский глазами современников», вдохновилась на продолжение теоретического литературного исследования своего поэтического творчества. Через интервью с двадцатью современниками поэтами Иосифа Бродского в ней поднимается спектр всевозможных вопросов становления его личности поэта и его поэтов-современников. В диалогах можно наблюдать стандартные мнения, шокирующие, откровенные и просто скучные по поводу общих черт поэтики, духа соперничества, давления предшественников, тенденции к метафизическим размышлениям, мифологизирования, комплекса Бродского и других. Поднятые на поверхность темы не преминули всколыхнуть мои ощущения по этому поводу - это оказался весьма благодатный материал для нашего брата, особенно для начинающего. Он помог мне в этой статье раскрыть вопрос культурного наследия, повлиявшего на моё творчество.
КУЛЬТУРНАЯ КЛАВИАТУРА НАСТРОЕНА
Исследователь и издатель поэзии, поэт Виктор Куллэ в интервью В. Полухиной на вопрос «какой конкретно из культурных пластов, из культурных опытов вы персонифицируете в своих стихах?» ответил: «Я думаю, это то, из чего мы все произошли, этого не нужно даже как-то персонифицировать - некая данность, некий эпиграф над всем творчеством - это Мандельштам, это Бродский - то, от чего никуда не уйти... Очень смешно числить свою генеалогию от Пушкина, потому что от Пушкина числят свою генеалогию все, просто невозможно обойтись без этого. Он стал некоей гигантской метафорой, внутри которой все мы находимся… У него (у Бродского – прим. автора), кажется, изначально было ощущение законного наследника всей русской поэзии, в то время как значительное большинство пишущих (и ваш покорный слуга в том числе) длительное время изживали и изживают в себе комплекс бастарда». После прочтения книги я конкретно задумалась, какие культурные пласты персонифицирую я в процессе поэтического творения, в чём и попыталась разобраться. По поводу комплекса бастарда могу сказать, что да, было такое ощущение в первые полтора года становления как поэта, но потом оно исчезло, и больше не возвращается.
Первое упоминание о собратьях-поэтах можно наблюдать в стихотворении «Музыка терцины» первого года творчества. В нём я отдаю должное целой плеяде поэтов разных эпох: древним грекам Алкею и Сапфо, англичанам Шекспиру и Спенсеру, итальянцам Данте и Петрарке, и конечно Пушкину. В следующим за ним - «Начинающем» уже говорится о моей точке зрения на собственную судьбу поэта через преломление судеб опять таки разных поэтов: Горацио, Валерия Брюсова, Гаврилы Державина и Владислава Ходасевича, как отклик на их стихотворения-памятники.
Затем состоялось углубленное знакомство с культурой американских поэтов, а также европейских – с английскими поэтами Уильямом Шекспиром и Джоном Донном. Из древнегреческой поэзии – с «Илиадой» Гомера и другими поэтами. Из русской поэзии ХIХ века – с Михаилом Лермонтовым, ХХ века – Мариной Цветаевой, Иосифом Бродским, Осипом Мандельштамом. Частично познакомилась с Библией - огромным литературным наследием в стихотворной форме, хотя многие об этом даже не подозревают. После этого мои произведения стали наполняться спектром различных сочных красок, засверкавших на разные лады. Тема Древней Греции зазвучала в стихах «Когда молчит Эвтерпа» и «Пегас юный» (мифологическая лирика), «Зачем я пишу?», «Дыхание влаги», «Музыка терцины» и «Врата раздора». В другом стихотворении – «Поэт мне имя» гордо зареял Ахмато-Цветаевский стяг. Кроме того упоминание вагантов и трубадура появилось в стихотворениях «Знакомый» и «Анжамбемановская осень» соответственно. В двух стихотворениях «Подвергнутая рассмотрению» и «На пути к поэзии» завитала тень персидского поэта Хайяма, именно тень, потому как познакомиться с его творчеством пока не пришлось.
Поэтические тексты пропитываются текстами поэтов-предшественников на бессознательном или сознательном уровне. Например, поэт сложного культурного наследия Иосиф Бродский использовал темы Библии, Гомера, Вергилия, Данте, английских метафизиков и древнерусской литературы. Литовский поэт, прозаик, переводчик Чеслав Милош сказал в интервью В. Полухиной: «Классические темы делают его поэтическое здание гигантским, но ими подчеркнуто единство европейской культуры. Бродский, я думаю, не страдает ни комплексом неполноценности, ни комплексом превосходства по отношению к Западу».
ПРОБА ЭКСПЕРИМЕНТАТОРА
В первом году творческого созидания открылась склонность к экспериментаторству, когда покрутившись белкой в колесе одной формы стихосложения в виде четверостиший, я стала задыхаться от монотонности и однообразия. В процессе поиска новых форм и стилей в правильном выборе направления вектора окончательно меня убедил пример поэта и теоретика поэзии Валерия Брюсова. Этот поэт стоит обособленно в плеяде поэтов, которые сыграли решающую роль моего становления. Благодаря его примеру, я пришла к осознанию исследования своей поэзии с теоретической точки зрения, что далось, надо отметить, с очень большим трудом в силу отсутствия филологического образования. С тех пор нахожусь в поиске своего стиля, своего лица. Началось всё с изучения жанров, рифмы, строф, метра и размеров стихосложения, и их использования в моих стихах методом эксперимента (см. Приложение). На втором году творчества в процессе стихосложения стала замечать склонность к такой сложной форме как полиметрия, но эксперименты в других формах продолжались. Сейчас к концу третьего года всё больше убеждаюсь, что именно она в комплексе со свободным дольником и есть мой стиль стихосложения. И, тем не менее, эксперименты в плане формы, образов, тем, мотивов, архетипов, ритма, рифмы, метра и других параметров стиховедения продолжаются и по сей день, дабы тягу к новизне ощущаю всегда.
Многие начинающие поэты, да и утвердившиеся на этом поприще, сознательно подражают другим, уже состоявшимся поэтам, имитируя их стиль. В этом плане я не стала исключением. Мои произведения написаны в разных стилях поэтов-предшественников. Так «Встречи с Уолтом» и «На пути к поэзии» - в стиле поэта У.Уитмена, «Штрих-код 1776» - У.Уитмена и Э.Дикинсон, «Акула нехищнобелая» - О.Нэша, «Я проросла в трёх поясах, пяти городах» - И.Бродского.
Если фрагментарные тексты других авторов, вкраплённые в тела моих стихотворений, занимают некоторую долю моих произведений, то по канве других произведений написано всего два. Это глава «Семь Ангелов:один Чёрт» из поэмы «Песня Бразуки» по одной из глав Библии, и стихотворение «Я проросла в двух поясах, пяти городах» по стихотворению И.Бродского «Я входил вместо дикого зверя в клетку». В главе «Семь Ангелов:один Чёрт» был использован библейский стиль, что для меня, как для человека, не принадлежавшего к конфессиям, оказалось непростым испытанием. Но композиция, канва, последовательность изложения событий в этой главе Библии настолько совпали с моим сюжетом, что просто невозможно было упустить поэкспериментировать с этим художественным стилем. Кроме того, в главе «Матч Германия-Аргентина» поставлена одна единственная цитата из Библии, никакого другого текста больше в ней нет. Не могу сказать точно, как называется такой стиль в стихосложении, возможно, минимализм.
После изучения стихотворений и поэм Михаила Лермонтова, заразившись его стилем синтаксического характера, стала заполнять свои стихотворения эмфатическими знаками препинания, как-то: восклицаниями, вопросительными знаками, а также точкой с запятой. После прочтения стихотворений американской поэтессы Эмили Дикинсон с трудом справлялась не ставить в свои стихотворения в изобилии знак тире. У другого американского поэта Уолта Уитмена взяла на вооружение длинную строку со сложносочинёнными предложениями в несколько строк. У Марины Цветаевой с точностью до наоборот – коротенькую строку из двух-трёх слов и деление предложения на множество мелких из одного-двух слов. Цветаевскими филологическими приёмами изобилуют такие мои стихотворения, как «Я утоляю боль в стихах», «Акула нехищнобелая», «Барабанщик! отпусти!». После изучения её творчества появилась мечта овладеть ещё одним художественным поэтическим приёмом – анжамбеманом (у М.Цветаевой – это конёк). Его осознанное использование в своём творчестве никак не поддавалось, хотя за три года на бессознательном уровне им написаны не один десяток стихотворений. После изучения творчества Иосифа Бродского на третьем году творчества всё-таки он мне поддался: волевым решением было создано стихотворение «Анжамбемановская осень». Кстати в стихотворении «Спасибо за имя» уже был осознанно применён этот приём, но так как он написан белым нерифмованным стилем, это оказалось намного проще.
Перед написанием «Анжамбемановской осени» была поставлена чисто техническая задача: набросать стих-этюд с изобилием анжамбеманов разных видов (строфического, строчного, внутри слова), с чем успешно и справилась. Приём, который был камнем преткновения, предметом любви и восхищения, был освоен, чем и вызвал мой восторг, и даже некоторое удивление. Потому что процесс творения прошел тихо и гладко, как по маслу, видимо способствовал сильно успокаивающий ливень за окном. Ощущение было непередаваемым, как будто только всю жизнь и делала, что применяла этот приём. Вот что значит пример такого большого профессионального поэта как Бродский, творчество которого поспособствовало поставить точку в моей схватке с анжамбеманом.
Вот что ответил в интервью В. Полухиной поэт, критик, эссеист Виктор Кривулин на вопрос «что, по-вашему, в поэзии Бродского наиболее опасно для начинающего поэта?»: «Бродский очень заразителен… В поэтике она (прим. автора - метафорическая пустота) выражается в том, что у Бродского есть несколько ключевых приемов, которыми в принципе несложно овладеть, но которые как раз исходят из уникальности чувства дискретности существования. Это, прежде всего анжамбеман. Это ощущение непрерывности текста. Поскольку бытие дискретно, бытие прерывно, бытие бессмысленно, постольку текст небессмыслен, текст - это порядок для Бродского. Порядок, который преодолевает хаос жизни с его Броуновским движением ситуаций, то есть этот прием у Бродского имеет метафизическое обоснование». Наиболее мощное орудие воздействия этого приёма – это то, что происходит новый речевой сдвиг, который открывает новые возможности для рифм.
ЭКСПЕРИМЕНТ СО СТИХОТВОРЕНИЕМ ЦВЕТАЕВОЙ
В контексте разговора о связи с творчеством М. Цветаевой обособленно стоит моё стихотворение «Как долго длится ночь. Вариация». Просто не поверила, когда осознала происходящее. А произошло вот что. В конце 2014 года я написала стихотворение «Как долго длится ночь», а уже спустя полгода познакомилась со стихотворением Цветаевой «О слёзы на глазах!». Внимательно сопоставив наши произведения, долго пребывала в лёгком шоке от совпадения двух стилей (метра, ритма, некоторой рифмы, строфы, тематики, дополнения образов). Такого просто не могло быть! Не долго думая, попробовала соединить оба стихотворения в одно целое, как ни странно, тексты прекрасно вплелись друг в друга и родился новый опус под названием «Как долго длится ночь. Вариация». Продолжая пребывать в недоумении и растерянности, я обратилась за помощью к поэтам-стихировцам на веб-ресурс Стихи.ру, с которыми была налажена переписка. Вот что они ответили в своих рецензиях.
Из рецензии Галины Мажейкиной: «Отвечаю на Вашу просьбу. Я - не литературовед, а арткритик, специалист, который занимается анализом искусства не вообще, а частных его форм в живописи, скульптуре, графике... Но, прочитав ваше стихотворение, я могу дать свою субъективную оценку. Интерпретация текста уместна в случае постмодернистского формата произведения, т.к. подразумевает иной взгляд на смыслы, заложенные первоначально априори автором произведения, которое интерпретируется другим автором. Я не совсем поняла ваш эксперимент и задачи, которые вы ставите в этом произведении. Контексты Цветаевой вполне объяснимы и понятны. Если вы таким образом работаете с формой, чтобы учиться, то я это допускаю. Бывают случаи мистические - это некое вхождение в образ, когда по наитию рождается стихоформа, близкая по стилю поэзии другого века, но часто подобный выход в иную реальность связан с погружением в течение долгого времени в материал по изучении стиля эпохи или философские тексты этой же эпохи. Я эти откровения проходила лично, когда была погружена в средневековую литературу и философию. «Вы – женщина!» - мой пример рожденного стихотворения в мистическом погружении в иное бытие. Я его не сочиняла, а записала... Это работа бессознательного. Как у Вас это было - я не могу знать». Всё верно, Галина не могла знать, что у меня происходило всё по-другому и её варианты не подходят к моему случаю.
Из рецензии украинского поэта Степана Демченко: «Да, Надежда, эксперимент интересный. Я - не критик и выражусь весьма просто. Ваш стих и стих М.Цветаевой, думаю, однородны. И объединив их таким образом, можно получить некий поэтический замок, выделяющийся крепостью духа и стиля. Есть в борьбе такой термин «замок» - сцепление кистей рук. И еще. Подобный эксперимент говорит о возможностях и многогранности стихосложения».
И тут я вспомнила, что тогда под стихотворением «Как долго длится ночь», выложенного на мою страницу в Стихи.ру, Степан написал следующую рецензию: «Волнует, освежает Ваше весьма зрелое творчество! Мне кажется, что вы и рождены для поэзии, как М. Цветаева. С поклоном!». Но в то время Цветаева была от меня далека, так как с её творчеством никак не соприкасалась, поэтому слова коллеги показались преувеличенными и ошибочными. В ответ ему написала: «Я в замешательстве... Затрудняюсь даже что-то ответить. Могу только констатировать, что каждое свое произведение пропускаю через душу. В частности, это - из серии «исповедальных», рожденное через личную трагедию. Свое творчество на данном этапе оцениваю, как на пороге экспериментов (как Брюсов). Пока нахожусь в поиске форм, содержания, стиля стихосложения. Для этого изучаю других авторов - классиков и современников». Что же получается – коллега в какой-то мере оказался прав?
Не успокоившись на этом, желая найти ответ на вопрос «как же такое могло случиться?», я обратилась в «Гостиную критиков» Стихи.ру на страницу московской поэтессы Дианы Рыжаковой. Она провела беглый разбор моего стихотворения «Как долго длится ночь. Вариация». И вот что она пишет. «Оговорюсь сразу, выступая в роли критика, я ни на минуту не забываю, что критик - это тот же читатель, со своими поэтическими предпочтениями и, в худших своих проявлениях, взглядом свысока, которого я стараюсь избегать всеми силами, высказывая своё мнение от первого лица, не прикрываясь авторитетами, не претендуя на истину в последней инстанции. Стихотворение "Как долго длится ночь. Вариации" сразу, одним своим названием отсылает к первоисточнику, стихотворению "Как долго длится ночь". С него и начну. Поразила искренность и глубина. Выбранные средства: ритм, рифма с ярко выраженной полиметрией концовки, - всё это работает на восприятие, и оправдано тем, что делает акцент, выделяет её как эпилог, помогая понять чувства автора. Это интересный ритмический сбой, который выводит в вертикаль, оставляя ощущение восторга. В стихотворении "Как долго длится ночь. Вариации" работают другие приёмы, на другие цели. Интересно то, что автор, наша современница, смогла так органично вписать своё произведение в ткань стихотворения автора другой эпохи - серебряного века. Освежая нашу память, дорога с двусторонним движением показывает, что мир не так уж сильно изменился. Только лишь тем, что автор свёл эти два стихотворения в одно, он затронул глубочайшие философские вопросы, что, несомненно, очень впечатляет».
На её разбор последовал мой ответ. «Отдаю Вам должное только за то, что Вы взялись разобрать сложнейшее микшированное произведение моего творчества! Вы очень тонко почувствовали искренность и глубину, за это отдельное спасибо. По поводу ощущения восторга вертикали - вы не первая мне говорите об этом. Но я здесь имела в виду с точностью до наоборот: ощущение приближения смерти. На это должны наталкивать слова «столкновение», «врезаюсь», а также образ преувеличенно плачущей радуги (не 7, а 27 цветов!) и отсыл к цитате произведения о радуге Завета.
На мой взгляд, это стихотворение Цветаевой вписано в ткань моего произведения, а не наоборот. Мотивирую. 1. Об этом говорит Мое название произведения. 2. Первая строка отправная - строка из моего произведения, вторая - цветаевская и т.д. в этой же последовательности. 3. По объему количества строк моё в 1,5 раза больше цветаевского. 4. Заканчивается произведение строками из моего стихотворения, где вынесен вердикт потусторонних сил на все происходящее, что является центром тяжести произведения.
По поводу того, что произведение органично вписано. Для меня это самая главная тайна во всем этом действии: бессознательном совпадении стиля, худ. слова, дополнения друг друга архетипов, образов, мотивов у двух поэтов разных веков (!). Как такое могло произойти? Ведь мое произведение написано до ознакомления с творчеством Цветаевой. Мне кажется, это пища для размышления литературоведов, критиков, психологов. Полагаю, что такие неординарные события не так часто происходят в мире поэзии. И если бы кто-нибудь мне на него дал ответ... Вышесказанное никак не умоляет Ваших заслуг. Наоборот, искренне благодарю за содействие, что приоткрыли завесу расшифровки кода моего произведения, и за участие в судьбе моего творчества».
На этом вроде бы моя душа успокоилась (хотя ответ я так и не нашла), но всё равно после такой непривычной для меня работы – смешении стихов разных авторов разных эпох, осталось какое-то странное ощущение: вроде оно и моё стихотворение, а вроде и нет, но однозначно - в соавторстве. Причём дух Марины, её аура чувствуется сильнее и перебивает мою, всё-таки как-никак мэтр русского стиха, статус и величие сказываются. Да и её образ Испании и Чехии превалирует над моими менее значимыми личными образами. Весь этот микс и даёт ощущение, что я к ней пристроилась, хотя по отдельности каждое из стихотворений сильные своей трагической мощью. Уверенна, что такое неординарное совпадение нельзя списать на мистику, тут сработали некие другие механизмы. Такое в поэтическом мире, как мне кажется, бывает один раз на миллион, во всяком случае, я не встречала пока в своей практике подобные случаи. Это факт, который нужно принять, как должное.
ЦВЕТАЕВОЙ ТЕНЬ НАДО МНОЙ
Тема смерти, положенная в основу стихотворения «Как долго длится ночь. Вариация», которая и до него была одной из магистральных тем в моём творчестве, очень сильно развилась именно благодаря столкновению с творчеством М. Цветаевой. За один период появилась серия стихотворений на эту тему: «Хохлома», «Я утоляю боль в стихах» и «Могила неизвестного». «Хохлома» стала откликом сразу на два стихотворения из всемирнокультурного наследия: М.Цветаевой «Всё повторяю первый стих» и А. Тарковского «Стол накрыт на шестерых». Идея по написанию витала давно, но не было мощного стимула для её реализации. Синергия двух авторов, стихи которых переплелись друг в друге, и стала таким катализатором.
«Могила неизвестного» написана также по мотивам стихотворений двух авторов: М.Волошина «Теперь я мёртв. Я стал строками книги» и М.Цветаевой «М.А.Волошину». Повлияли и впечатления от неординарного места захоронения Волошина на горе в посёлке Коктебель, увиденные посредством Интернета. Красная плита на его могиле и образ Магдалины из его стихотворения равно как и образ горы из цветаевского произведения перетекли в мой опус.
В стихотворении «Я утоляю боль в стихах», наряду с главным лейтмотивом – болью, присутствует образ удавки, верёвки. Он был включён под сильным эмоциональным воздействием из фактов биографии М.Цветаевой, а именно, пастернаковской верёвки, предназначенной совсем для других целей - нетрагических, нежели её использовала Марина. В процессе изучения её творчества тема смерти не отпускала, словно держала за горло. Обе тени (и смерти, и Цветаевой) как бы довлели надо мной, очень сильно подавляли, пока я окончательно не устала, и отложила дальнейшее изучение её творчества до лучших времён, перейдя к знакомству с Иосифом Бродским. И, похоже, что окунувшись с головой в его творения, здесь уже застряла надолго.
Стихотворение «Клеймо родовой печали» построено на цепочке аллюзий из разных стихотворений М. Цветаевой. Такое большое количество произведений одного поэта-классика в одном стихотворении было задействовано впервые. Присутствуют такие образы как фолиант, больная Анжелика, средневековая французская тюрьма - Консьержери. Тон задаёт рамочная цитата, взятая из её стихотворения «Анжелика» (персонаж XVII века, включённый в 13 французских книг), мраморная фигурка которой уже в моей трактовке поставлена в тело стихотворения. О мраморе Каррары говорится в её стихотворении «Попытка ревности», который и навеял воссоздать мраморные фигурки Анжелики и тюрьмы в моём стихотворении. Образ чёрной Консьержери взят из стихотворения «Андрей Шенье». Другой образ – фолианта, толстой книги большого формата неоднократно встречается в стихах поэта: «Анне Ахматовой», «В гибельном фолианте», «Аймек-гуарузим – долине роз», и соответственно, никак не мог пройти мимо меня. Главный лейтмотив – страдания, по стопам которого бредут герои, объединяет наши произведения в единое целое. Перекличка с произведениями другого поэта - Э.Дикинсон в «Клейме родовой печали» отсутствует, хотя в стихотворении говорится о полном слиянии трёх душ в один фолиант: лирической героини, М.Цветаевой и Э.Дикинсон. Но если в этом произведении об этом только говорится как о свершившемся факте, то в стихотворении «Как долго длится ночь. Вариация» слияние духа героини и М.Цветаевой доказывается практически. Ещё об одном стихотворении «Стихи растут», написанном под влиянием творчества этого поэта, сказано будет далее в разделе «Цитирую классика».
ТЕНЬ БРОДСКОГО - ВПЕРЕДИ
Виктор Кривулин говорит в интервью В. Полухиной: «Я знаю много молодых поэтов, которые после чтения Бродского пытаются писать так же, как он. Их привлекают две вещи, на мой взгляд. Во-первых, абсолютизация идеи личной судьбы… я знаю несколько десятков молодых людей, для которых Бродский был как бы путь. Есть великий поэт, стало быть, надо делать так, как делал он для самоутверждения. Но для этого у них не хватало ни энергии, ни личности, да и время изменилось. То есть уникальность судьбы Бродского рассматривалась как некая закономерность, что, с точки зрения литературы, весьма опасно». Во-вторых, Кривулин имел в виду метафорическую пустоту, о которой уже говорилось в разделе «Проба экспериментатора».
Не берусь объективно судить о своей личности, и уж тем более о времени, но могу сказать об энергии. Под сильнейшим впечатлением и влиянием творчества Бродского написаны четыре стихотворения: «Дыхание влаги», «Страсти по Иосифу», «Я проросла в трёх поясах, пяти городах», «Анжамбемановская осень». «Дыхание влаги» - это пример того, как может одна фраза возродить из пепла остекленевшую музу. Фраза «кастальская влага» из стихотворения Иосифа Бродского «Разговор с небожителем» реанимировала меня после трёхмесячного молчания. Стихотворение оказалось на редкость одним из светлых элегических, которых у меня можно перечесть по пальцам.
Дальнейшее увлечение его поэзией вылилось в стихотворение «Страсти по Иосифу», где на высоком творческом подъёме родилось подряд два стихотворения, составившие цикл «Страстей…». Первый стих «Почто?!» оказался не чем иным, как реминисценцией на стихотворение Бродского «Разговор с небожителем», второе «На снег» - на этот же стих совместно со стихотворением «Большая элегия Джону Донну». Ключевым резонансом к созданию «Страстей…» стала фраза «как мышь в золе» из «Разговора с небожителем», образ которой сильно запал в душу. Череда его образов из этого стихотворения настолько захлестнула, обрушившись лавиной, что я чуть не задохнулась под их натиском, отбирая для своего стихотворения. В результате получилась непрерывная цепь аллюзий по мотивам этих произведений. Такой стиль есть у поэта В. Куллэ в стихотворении «Палимпсест», сознательно изобилующим аллюзиями из Бродского.
Это далеко не предел моих желаний и возможностей. Изучая его творчество как одержимая, такое состояние испытывала в процессе плотного знакомства и с другими поэтами: М.Лермонтовым, М.Цветаевой, Э.Дикинсон, У.Уитменом, Д.Донном. Но всё же в случае с Бродским это было намного сильнее, хотя, надо сказать, не у всех поэтов так происходило. Так Лев Лосев (Лившиц) подражание Бродскому запрещал себе в первую очередь. «Я развивал в себе вычеркивающий механизм на случай, когда ненароком что-то сказалось в чужой идиоме. И мне показалось: нет, не похоже. Я перечитывал, прикидывал на все лады - нет, не похоже», - признаётся он в интервью В. Полухиной. Кстати, в «Анжамбемановской осени» было очень сильное желание включить самое любимое слово из поэтического словаря Бродского – «амальгама», и сначала даже так и сделала, но затем «амальгамовые капли» поменяла на фразу «с неба посланные капли». Возможно, проигрывает, зато своё, родное. «У всех литераторов есть воображаемые друзья. Но у всех литераторов есть и воображаемые провожатые. Каким бы он мастером ни был. Поэтому тут как бы идущая впереди тень Овидия, или кого-то еще», - сказал поэт, драматург Дерек Уолкотт в интервью В. Полухиной. Похоже, что в моём случае такой впереди идущей тенью стал Бродский.
В Бродском присутствовал дух соревнования, он считал, что надо «сначала написать лучше, чем ... твои друзья; потом лучше ... чем, скажем, у Пастернака или Мандельштама, или, я не знаю, у Ахматовой, Хлебникова, Заболоцкого». Полухина пишет, что Цветаева - единственный русский поэт, с которым он «решил не состязаться». Вот что говорит по этому поводу Дерек Уолкотт: «Думаю, что слово «соревнование», даже если Иосиф употребляет его в своем личном значении, неверно. Это не то, что есть на самом деле. Данте соревновался с Вергилием, если хотите. Другими словами, он соревнуется со своим Вергилием; некий Вергилий реально присутствует, и может его проверить». В моём случае речи о соревновании с поэтами пока и быть не может - только учусь, в частности с Бродским до поры до времени отпустила вожжи в плане подражания.
А что же сам Бродский? В.Полухина сравнивала английские переводы стихов литовского поэта, прозаика, переводчика, лауреата Нобелевской премии по литературе Чеслава Милоша с переводами на русский, сделанными Горбаневской и Бродским его «Поэтического трактата», и заметила лексические и образные совпадения. Более того, она отметила частую перекличку Бродского с ним, начиная с названия третьего сборника Бродского «Конец прекрасной эпохи», до незакавыченных цитат из стихов Милоша, например, о Норвиде. Надо отметить, что это не единственный поэт, с которым Бродский перекликался.
На вопрос В. Полухиной «что такое для вас идеальное стихотворение?» Виктор Куллэ ответил: «Умничая, можно сказать, что все мы сейчас находимся в ситуации борхесовского Пьера Менара, автора «Дон-Кихота». Ну, а если серьезно, то таких стихотворений на самом деле не так уж много, и, может быть, здесь забавно то, что список стихотворений, которые я хотел бы написать сам, и список каких-то безусловных, главнейших и насущнейших для меня поэтических шедевров не совпадают. То есть пересекаются, конечно, но не совпадают, здесь нет закономерности. Может быть, это следствие моего дурного вкуса, может быть, это какая-то такая экзистенциальная загадка. Наверное... ну, думаю, что здесь я не одинок, я хотел бы написать «Имяреку, тебе» или «Ниоткуда с любовью». А «Письма римскому другу», скажем, не входят в этот круг, хотя это, конечно же, великие стихи, и в условный «список шедевров» они для меня входят под каким-то очень весомым номером». Отталкиваясь от размышлений В.Куллэ, могу сказать, что лично я бы хотела написать такие стихотворения Бродского, как «Осенний крик ястреба», «Разговор с небожителем», «Колыбельная трескового мыса», «Сретенье» и не написала бы такие как «Чаепитие», «Шорох акации», «Классический балет есть замок красоты».
«Я ПРОРОСЛА В ТРЁХ ПОЯСАХ, ПЯТИ ГОРОДАХ»
Стихотворение Бродского «Я входил вместо дикого зверя в клетку» сподвигло на сочинение такого стихотворения-автопортрета как «Я проросла в трёх поясах, пяти городах». Мастерство стихотворения Бродского, по мнению В.Полухиной, «его оригинальность заложена уже в самом выборе лексики, в присущем Бродскому сближении низкого и высокого стилей, в характерном для него сочетании смирения и гордости, иронии и горести. Являясь органической частью всего творчества поэта, этот шедевр Бродского есть своего рода стихотворение-памятник. В нём в наиболее афористической форме выражено жизненное кредо поэта, а стиль его продиктован тем, что это стихотворение во многих отношениях итоговое. Итоговое оно прежде всего в биографическом плане (все перечисленные в стихотворении факты имели место в жизни, здесь нет ничего придуманного, «романтического»). В нём нарисован автопортрет Бродского, человека и поэта одновременно, ибо в случае Бродского состоялось абсолютное слияние личности и судьбы. Написав его в день своего сорокалетия, поэт как бы выясняет отношения со своей судьбой, вспоминая все главные события своей жизни… Судьба и творчество Овидия, Данте, Пушкина, Мандельштама, Цветаевой и Ахматовой являются культурным фоном этого стихотворения». Изложение главных событий жизни преследовала и я в своём сочинении. Данный труд был не слепым подражанием мастеру, а желание подвести итог своей жизни перед очередным днём рождением. В результате получилась довольно неожиданная картина моей судьбы на фоне судьбы маэстра, что интересно было вдвойне.
Композиция моего стихотворения построена по канве последовательности изложения событий в стихотворении Бродского. Такой поэтический опыт в моей практике уже присутствовал в главе «Семь Ангелов:один Чёрт» поэмы «Песня Бразуки». Открывается «Я проросла…» местоимением 1-го лица, и если в моём творчестве это всего лишь второе стихотворение с таким началом, то у Бродского их 30, но, по мнению В.Полухиной, это считается мало оригинальным. Лирическое «я» встречается в «Я входил…» 13 раз, у меня – 4 раза. Глаголы слагают сюжетную канву стихотворения, называя самые важные события в жизни: у Бродского 16 строк из 20-ти начинаются глаголами, в моём случае – 10 из 21-й строки.
Стихотворение мастера итоговое и тематически, и в плане словаря. В нём присутствуют все основные мотивы творчества Бродского или их варианты: несвобода, родина, изгнание, жизнь, болезнь, смерть, время, поэтический дар, бог и человек, поэт и общество. В моём стихотворении слова также несут семантику и метафорику других моих стихотворений. Мотивы родины, трёх поясов и пяти городов встречаются в «Штрих-коде 1776», клейма в «Клейме родовой печали», дочери и матери в «Возрождении», близких в «Пятьдесят четыре осени» и других стихах, внуков в «Спасибо за имя» и других, похорон одного из отцов в «Хохломе», свободы горных высот в «Город-горы» и других, правды в «Счастьюшко не про нас», преодоления падения в «Мой поезд приходит», имя Надежды поставлено в стихотворениях «Мой мир», «Врата раздора», «Спасибо за имя».
По мнению В.Полухиной, одна из важнейших черт поэтики Бродского - дерзость в пользовании лексикой, проявляющаяся в дискриминированном словаре. В стихотворении сближаются далеко отстоящие друг от друга словарные пласты - лагерный словарь (барак, конвой), тюремный сленг (кликуха), пафос (благодарность и солидарность), простонародные выражения (слонялся, сызнова, жрал), диалекты (женский род в слове «толью» ненормативно) и высокий стиль (озирал, вскормила). В моём случае из этой разнообразной лексики есть пафос (благодарю), высокий стиль (музыке, Муза, Родины), простонародные выражения (пахала). Использованы также и другие стили: религиозный (хоругви), советский (советских, пионер-комсомолии, Союз), сарказма (советских «щедрот»), авторский (журналистила, пионер-комсомолии). Впервые мой поэтический словарь пополнился этими новыми словами. Из наших отличий можно отметить отсутствие анжамбеманов у маэстро, что необычно для поэтики Бродского 70-80 годов, в то время как в моём творении они есть. С другой стороны, если у маэстро существительное море входит в состав концептуальных метафор, то в моём случае это редкое явление.
Будучи итоговыми, оба стихотворения фокусируют в себе основные темы. Из «Я входил…» в мой опус с небольшими изменениями перетекли такие фразы, как «жил у моря», «трижды тонул», «теперь мне сорок», «что сказать мне о жизни». Если мотив изгнания у поэта – магистральная тема, то у меня он поднимается здесь впервые, как дань поэту. В обоих текстах не чувствуется насилия над судьбой, в строке о двух родинах подразумевается историческое событие прошлого века – развал СССР. Впервые в моей поэзии прозвучал гражданский мотив репрессий, любви к Советскому Союзу. Метонимия «страны» у Бродского замещает обычно Россию, в моём стихотворении поставлено неполное название страны Советского Союза – «Союз», что как бы одомашнивает фразу.
Самая объёмная оппозиция тем - жизни и смерти также перетекла ко мне: у Бродского «тонул», «бывал распорот», «пока мне рот не забили глиной», у меня - тонула, горела, хоронила. Понятие жизни звучит в обоих произведениях в конце, это самое частотное и самое объемное понятие в стихах Бродского, которое подвергается наиболее разнообразным трансформациям в тропах. С другой стороны, у поэта нет мотива отношений с близкими, тогда как у меня он представлен развёрнуто, персонажи разбросаны по всему произведению: сын, внуки, два отца, лирическая героиня как дочь и мать. У Бродского много горечи и мало удовлетворения, в «Я проросла…» мотив удовлетворения слышен в строке «внуки – в награду». Но итоги всё же неутешительные:
Что о жизни сказать? Мне ещё жить
с болью в душе, как клеймом под одеждой.
Падать, вставать, идти ходом, как прежде
Звучит тема боли, одна из магистральных тем в моём творчестве, которая перекликается с темой горя из «Я входил…», также магистральной в поэзии Бродского.
Тема «мужества быть» в том числе представляется основной темой наших стихотворений. В статье «Я входил вместо дикого зверя в клетку» В. Полухина пишет: «Бродский рано пришел к заключению, что в XX веке ни отчаяние, ни боль, ни горе – «не нарушенье правил», а норма. И в этом стихотворении желание «понять, что суть в твоей судьбе», превращает лирическое «я» в наблюдателя, который отстраненно комментирует свою жизнь и пытается оценить случившееся с ним». Стиль отстранённого комментария сохранён в моём стихотворении. «С другой стороны, - пишет литературовед, - имеет место здравомыслие, уравновешенность, почти философское спокойствие: я вам скажу, что со мной было, но все это не очень важно, суть жизни не в этом, суть ее в вашем отношении к случившемуся - в стоицизме и смирении. В интонации этого стихотворения действительно нет ни осуждения, ни мелодрамы, но критически настроенный читатель не может не заметить в позиции самоотрешенности некий элемент гордыни: поэт не только принимает всё, что с ним случилось, но и берет на себя даже то, что ему навязали другие». По её мнению заключительную строку стихотворения можно принять за этическое кредо поэта, о чём свидетельствует судьба слова «благодарность» и однокоренных ему слов в других стихах Бродского. В конце моего опуса этическое кредо оформлено в строку «имею мужество быть», которое созвучно с названием книги «Мужество быть» Пауля Тиллиха, немецко-американского протестантского теолога и философа-экзистенциалиста, представителя диалектической теологии.
«Трезвость, как и желание избежать мелодрамы, и обретенное в борьбе с гордыней смирение, а также христианское умение прощать проявляются в этом стихотворении в этической сдержанности, столь характерной стилистической особенности всей поэзии Бродского», – пишет В.Полухина. В каждом из стихотворений перечисляется «необходимый процент несчастий», что выпадает на нашу долю, при этом поэт винит самого себя, в то время как у меня этот момент опущен. Он не проклинает прошлое, не идеализирует его, а благодарит, возможно, судьбу, возможно всевышнего. Мотив благодарности («благодарю за Надежду!») у меня обозначен впервые, который уже с большей мощью нашёл отражение в следующем стихотворении «Спасибо за имя». Так что можно сказать, что косвенно и здесь есть влияние Бродского. Тем более что в него включена аллюзия на его стихотворение «Тихотворение моё, моё немое».
ЦИТИРУЯ КЛАССИКА
Впервые незакавыченная цитата из поэзии других авторов, в частности из Пушкина в первом году моего творчества встречается в стихотворении «Начинающий», которая так и осталась единственной на тот период. Впрочем, как и перекличка с поэтом Валерием Брюсовым в стихотворении «Наши предчувствия», которое стало ответом на его «Тему предчувствий».
Во втором году незакавыченные цитаты использованы уже в двух стихотворениях: «Встречи с Уолтом» и «Штрих-код 1776», поэтов Уитмена и Дикинсон соответственно. В третьем году – в трёх стихотворениях: в «Могиле неизвестного» («под небом и над землёю») и «Стихи растут» («стихи растут») поставлены цветаевские полуцитаты, в «Страсти по Иосифу» - Бродского. Есть также цитата английского писателя Герберта Уэллса в стихотворении «На пути к поэзии». Здесь надо уточнить, что речь идёт о цитатах и полуцитатах, использованных в теле самих стихотворений.
Перекличка с другими поэтами осуществляется и через цитаты, поставленные в раму произведения, т.е. после названия к стихотворению, так сказать рамочные или закавыченные цитаты. И в этом плане поле обзора в моём творчестве намного больше, нежели обзор цитат внутри произведений. Они делятся на те, от которых я отталкиваюсь в самом начале при написании стихотворения, и те, которые ставлю уже после - постскриптум, т.е. когда стихотворение уже рождено и только затем находится цитата, созвучная его тематике. Такой подход стал традиционным на втором году творчества. Первое и единственное стихотворение первого года, удостоившееся рамочной цитаты, стало стихотворение «Знакомый». В него изначально были заложены три ключевых образа: пера, бумаги (точнее листа) и пальцев поэта, которые совпали с аналогичными пушкинскими образами из стихотворения «Осень», заложенные в строку «и пальцы просятся к перу, перо к бумаге», которая и стала цитатой к уже написанному стихотворению. Цитата не была выбрана только потому, что он корифей русского стихосложения, а поставлена на бессознательном уровне, хотя одно это уже говорит само за себя.
Большой пласт занимают цитаты американских поэтов в связи с их изучением в то время. Это шесть моих стихотворений. Цитата Уоллеса Стивенса в стихотворениях «Глаз белой орлицы» и «У окна», цитата Ричарда Уилбера из его стихотворения «Событие» в моё «Догоняй», цитата Роберта Лоуэлла из его «Квакерского кладбища в Нантакете» в моё «Как долго длится ночь», цитата Уолта Уитмена из его «Песни о себе» в стихотворении «Встречи с Уолтом», цитаты Уитмена и Эмили Дикинсон в «Штрих-коде 1776». Самое сложное из них – стихотворение «Штрих-код 1776», где использовано цитирование сразу двух поэтов. Из английских классиков поставлена в раму произведения цитата У. Шекспира к стихотворению «После прочтения сонет», которое появилось как отклик на прочтение залпом всех его сонетов. При этом возвращение к контексту цитаты в конце стихотворения образует кольцевую композицию.
Ещё один не менее значимый пласт по цитированию в кавычках – это цветаевский, состоящий из пяти моих стихотворений: «Душа в ладу с собою», «Клеймо родовой печали», «Могила неизвестного», «Стихи растут» и «Страсти по Иосифу». Причём в последнем из них также включены цитаты сразу двух поэтов: Марины Цветаевой и Иосифа Бродского. Но здесь другой метод их использования, более сложный, нежели в «Штрих-коде 1776», а не совместная их группировка в начале стихотворения. Одна цитата поставлена к общей раме цикла стихотворений «Страстей по Иосифу», другая – в раму второго стихотворения цикла, тем самым смещается фокус смысла. Можно отметить ещё один интересный момент, что в стихотворениях «Догоняй» и «Стихи растут» текст вырастает как бы из рамочных цитат уже в самом начале произведений.
В двух произведениях использованы цитаты из Библии: в поэме «Песня Бразуки» и стихотворении «Страсти по Иосифу» (внутри произведения). В главе поэмы «Семь Ангелов:один Чёрт» использована рамочная цитата, в главе «Матч Германия-Аргентина» одна единственная цитата стала основным текстом главы.
Валентина Полухина в интервью с поэтом, переводчиком и филологом Михаилом Мейлахом отметила, что читая его стихи, она почти не видит следов влияния Бродского, хотя сознательные переклички, незакавыченные полуцитаты наблюдаются. На что тот добавил: «Несомненно, Бродский оказал на меня колоссальное влияние своей личностью и своей поэзией. Я прошел, вероятно, вот тогда, в юношеские годы, просто период подражания ему. Эти стихи я или потом уничтожил, или они где-то лежат без движения. Публиковать я их никогда не буду. Но такой период у меня был, и, пройдя через него, я думаю, я получил что-то полезное».
Литовский поэт, переводчик, эссеист и филолог Томас Венцлова в заметке газеты «Новый американец» пишет: «Поражает, далее подавляет виртуозность Бродского. Здесь он равен своим любимым римлянам - вплоть до Персия - или некоторым поэтам средневековья». Полностью с ним согласна, по этой причине не ставлю его цитаты в свои стихотворения, хотя таковых набралось уже такое огромное количество, что хватит не на один десяток написанных и будущих произведений. У того же Венцлова, по мнению В.Полухиной, нередки ритмические и иные цитаты из Бродского, есть пробы подхвата его тем, диалога с ним. В интервью с ней он говорит: «В целом, я думаю, у нас мало общего, если не считать некоторых совпадений в области вкуса, поэтических притяжений, а точнее - поэтических отталкиваний. Можно было бы сказать, что у Бродского учишься трезвости, достоинству, серьезному отношению к слову, сознанию того, что оно оплачивается чистоганом - всей биографией, всей жизнью; и еще пониманию, что стихи суть разговор с предшественниками и предполагают их присутствие. Но этому учит вся настоящая русская и мировая поэзия, хотя мое поколение заново узнавало это, прежде всего, через Бродского. Гигантская языковая и культурная клавиатура Бродского, его синтаксис, его мышление сверхстрофными образованиями ведут к тому, что читать его стихи означает тренировать душу: они увеличивают объем души (примерно так, как от бега или работы веслами увеличивается объем легких)».
РАЗГОВОР С СОВРЕМЕННИКАМИ
Наименьшее место в моём творчестве отведено блоку стихотворений по откликам на стихи современных поэтов, базирующихся на веб-ресурсе Стихи.ру. Центральное место среди них занимает стихотворение «Поэт-одиночка» с рамочной цитатой из стихотворения «Брянские волки» белорусского поэта Владимира Сорочкина. Два других «Не плач Маринка» и «P.S. Письмо ваше дошло» (в жанре дружеского послания) обращены к современникам, пишущим стихи. Причём во втором стихотворении есть аллюзия, отсылающая сразу к «Илиаде» Гомера и стихотворению «Бессонница. Гомер. Тугие паруса» поэта Осипа Мандельштама.
Сознательное подражание в тематике и стилистике можно увидеть в стихотворении «Акула нехищнобелая», написанное под впечатлением стихотворения «Безоружная» Анастасии Сикилинды на Стихи.ру. В нём использован также и стиль американского поэта Огдена Нэша, в частности форма стихосложения - двустишие с длинными строками. В результате получился своеобразный микс из стилей авторов разных эпох: предшественника и современника, как в случае со стихотворением «Как долго длится ночь. Вариация». Стихотворение «Синдром - Америка» поэта Степана Демченко стало решающим фактором в сочинении гражданского стихотворения «А321 обратный отсчёт», где впервые мной поднимается тема трагедии человечества.
Благодаря изучению трансцендентальных стихотворений поэта, художника Галины Андреевой на Стихи.ру было сделано открытие, что, оказывается, стихи данного направления писала давно бессознательно, сама того не подозревая. Начало положило стихотворение «Встречи с Уолтом», затем было создано ещё пять: «Тяжело терять дорогое», «Зачем-то хочется жить», «Как долго длится ночь», «Глаз белой орлицы», «Мой рубикон», два последних из которых - на осознанном уровне. Мотивы и образы наших стихов перекликаются. Так с «Глазом белой орлицы» перекликаются сразу несколько стихотворений Г.Андреевой: «Хроника Акаша», «Раздумье после медитации», «Путь в бесконечность» и «Кайлас»». Стихотворение «Как долго длится ночь» перекликается с её «Золотым сиянием смерти»; «Тяжело терять дорогое» с её «Точкой бифуркации» и «Сияющей пустотой»; «Зачем-то хочется жить» с её «Золотым сиянием смерти» и стихотворением «В пропасть невозврата». Под впечатлением стихов поэта написаны два стихотворения - «Подвергнутая рассмотрению» и «Мой рубикон» (вошедшие в стихотворение «На пути к поэзии»), в которых использованы слова из её поэтического словаря. Отличием в наших произведениях оказалось то, что в корпусе 27-ми стихотворений Г.Андреевой мотив одиночества встречается всего в одном, а душа изображена сильной (в стихотворении «Сияющей пустотой»). В то время как в моих стихах душа потерянная, неприкаянная, мечущаяся, противоречивая на фоне гнетущего одиночества, что составляет главный лейтмотив всего творчества.
Тема трансцендентальной поэзии одна из сложных вообще в поэзии, стихи такого плана мной ощущаются скорее интуитивно, нежели по какой-то методике. Главным критерием являются такие определения, как выход за пределы сверхчеловеческих сил, граничащих с мистикой, космическое сознание. В этом контексте отталкиваюсь от определения немецкого писателя, поэта, критика и философа Ф.Шлегеля из 238-го «Фрагмента»: «Она (трансцендентальная поэзия – прим. автора) начинается с сатиры – абсолютного различия идеального и реального – и в середине предстает, как элегия и завершается идиллией – абсолютным тождеством обоих».
РАЗГОВОР С ПРЕДШЕСТВЕННИКАМИ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Дерек Уолкотт на вопрос В. Полухиной «давление кого из великих предшественников вы ощущаете на собственном творчестве?» ответил: «Всех. Я имею в виду, я как-то говорил об этом, что не думаю, будто я поэт, я - антология. Но я не имею ничего против этого, просто не принимаю этого в расчет - я, мне, мое... Это совершенно не важно, что я поэт. Вы знаете, поэзия означает для меня гораздо больше, нежели я сам. Так что когда я переживаю любое влияние, меня это не смущает. Я чувствую себя польщенным, это как бы комплимент. Если бы я был художником и кто-то сказал: «Ну, это немного напоминает Леонардо» - я бы ответил: «Нет, это я». И еще я добавил бы: «Огромное спасибо! Это замечательно!» Думаю, мы разделяем это здоровое чувство. Думаю, если есть вспышка Овидия или Одена... вот и Иосиф (Бродский – прим. автора) не стесняясь платит дань Одену... Но это другое. У него есть вещи, которые можно назвать оденовскими, что бы это слово ни означало, но это просто дань признательности Мастеру, и это достаточно необычно для двадцатого века - само использование слова Мастер. Это понятие девятнадцатого века. Это, на мой взгляд, специфически русское: не Гуру, а именно Мастер. Это часть традиции. И реверансы Иосифа перед Оденом - часть русской традиции, поскольку в английской каждый разыгрывает из себя демократа: «Да я ничем не хуже этого парня. Представится шанс, и я его переплюну». Его позиция не такова».
Какого-то особого давления предшественников не ощущаю, наоборот, вступаю с особым воодушевлением с ними в диалог. Стихи в форме обращённого монолога написаны к таким поэтам как В.Брюсов («Наши предчувствия»), А.Пушкин («Знакомый»), М.Цветаева («Стихи растут»), И.Бродский («Страсти по Иосифу»), Э.Дикинсон («Штрих-код 1776»), У.Уитмен («Встречи с Уолтом» и «Штрих-код 1776»). Причём «Письмо Твену», обращённое к американскому писателю Марку Твену, и «Штрих-код 1776» написаны в жанре дружеского послания в виде писем. Во всех этих случаях проглядывается дань признательности большим мастерам своего дела. Всего из корпуса моих стихотворений, состоящего из 79-ти, с темой всемирного литературного наследия, так или иначе, связаны 28 стихов. Из них 24 приходятся на второй и третий годы творчества. В этом списке стоит и поэма «Песня Бразуки».
Если подытожить размышления по теме влияния культурного наследия, могу сказать, что подражать коллегам по цеху ни в коем случае не боюсь, мало того, пока делаю это даже сознательно, из своего поэтического опыта вычислив, что фанатизм к этому действию проходит даже быстрее, чем это ожидаешь. Такой этап творчества можно назвать экспериментом фаната. Затем остаётся лёгкое послевкусие после соприкосновения с великими мастерами дела поэзии, лучшими её представителями. А дальше уже идёшь своим неповторимым и ни на кого не похожим путём, своей дорогой, синтезируя и аккумулируя в себе весь накопленный опыт наследия разных эпох, культур, народов, преломляя всё это через свою призму.
Английский поэт, джазовый пианист Рой Фишер в интервью В. Полухиной признался: «Для меня ощущение возможности использования разрешенной литературы, возможности быть книжным, думать при помощи определенных текстов, общаться с другими людьми посредством литературных аллюзий - все это удушающе и академично. Долгое время я испытывал побуждение работать совершенно антилитературным способом». После этих слов на память пришли стихи моего первого года творчества, которые сейчас с высоты пройденного трёхлетнего опыта кажутся обеднёнными и обделёнными именно из-за отсутствия этой струи – изучения и использования литературного наследия. Постепенно восполняя этот пробел, процесс уже приносит свои положительные плоды, и я это сильно ощущаю. Это замечают и коллеги по цеху, отмечая, что темы стали намного серьёзнее и глубиннее, а художественный язык – богаче. Буду и впредь идти по проторенной дорожке, расширяя горизонты вглубь и вширь, опираясь на негласную поддержку поэтов-единомышленников и поводырей русской поэзии.
6 декабря 2015г
ПРИЛОЖЕНИЕ
ЛИТЕРАТУРНЫЙ РОД. ЖАНРЫ
Стихотворения
Лирика – 1-й год: «Виртуальная реальность», «Картинка страха», «Ещё вчера», «Клятва стихов», «Четвероточие», «Обиды, обиды, обиды», «Небелый стих», «Ураган катрен», «И ничего не родилось», «Наши предчувствия», «Знакомый» - 11 стихотворений;
2-й год: «У окна», «Поэт мне имя» - 2 стихотворения;
3-й год - «Поэт-одиночка», «После прочтения сонет», «Стихи растут», «Новогоднее половиннолуние» - 4 стихотворения; итого 17 стихотворений;
лирика драматическая – «Возрождение», «Розе заилийской», «Соседи напротив», «Душа в ладу с собою», «Терять тяжело дорогое», «Зачем-то хочется жить», «Формула смысла жизни», «Как долго длится ночь», «Как долго длится ночь. Вариация», «Могила неизвестного», «Клеймо родовой печали», «Я утоляю боль в стихах», «Барабанщик! отпусти!». В 1-й год – 3 стихотворения, 2-й год – 5 стихотворений, 3-й год – 5 стихотворений; всего 13 шт;
лирика автобиографическая – «Мой мир», «Возрождение», «Город-горы», «Путь с ангелом», «Так надо», «За плечами полвека», «Зачем я пишу», «Штрих-код 1776», «На пути к поэзии», «Я проросла в трёх поясах, пяти городах», «Спасибо за имя», «Письмо Твену», «Ныряю в мир бантов», «Хохлома», «Так надо», «Для тебя», «Акула нехищнобелая». В 1-й год – 8 стихотворений, 2-й год – 2 стихотворения, 3-й год – 7 стихотворений; всего 17;
лирика философская – «Подвергнутая рассмотрению», «Догоняй», «Мой поезд приходит», «Разговор в ночи», «За плечами полвека», «На пути к поэзии», «Формула смысла жизни», «Источник невторичный» (по мотивам книги немецкого психолога З. Фрейда «Я и Оно»);
лирика трансцендентальная – «Встречи с Уолтом», «Тяжело терять дорогое», «Зачем-то хочется жить», «Как долго длится ночь», «Глаз белой орлицы», «Мой рубикон»;
дружеское послание – «Возрождение», «Мой поезд приходит», «Зачем я пишу?», «Наши предчувствия», «Встречи с Уолтом» («На Озтюрка»), «Когда молчит Эвтерпа», «Для тебя», «Спасибо за имя»;
эпистолярный жанр (письма) – «Письмо Твену», «Штрих-код 1776», «P.S. Письмо ваше дошло»;
лирика трагическая (на смерть) - «На два измерения», «Хохлома», «Так надо», «А321 обратный отсчёт»;
лирика исповедальная (по мотивам личной драмы) – «Тяжело терять дорогое», «Формула смысла жизни, «Зачем-то хочется жить», «Как долго длится ночь»;
лирика пейзажная – «Водопад на Верхнем Горельнике», «И подперевшую сугробом дверцу клетки»;
лирика гражданская – «Я проросла в трёх поясах, пяти городах», «А321 обратный отсчёт»;
лирика портретная – «Акула нехищнобелая», «Я проросла в трёх поясах, пяти городах» (автопортрет);
посвящение – «Птица Феликс», «Ныряю в мир бантов», «На два измерения»;
элегия – «Городская пастораль», «Дыхание влаги», «Анжамбемановская осень»;
рондо (твёрдая форма) – «Птица Феликс», «Начинающий» с элементами рондо;
лирика городская – «Город-горы», «Штрих-код 1776», «Городская пастораль»;
лирика репортажная – «Врата раздора», «Случай на Верхнем Горельнике»;
лирика народная – «Счастьюшко не про нас», «Заветонька»;
лирика ироническая – «Спасибо ручке и листу», «Рифмоплёт»;
лирика мифологическая – «Пегас юный», «Когда молчит Эвтерпа»;
лирика страстей – «Страсти по Иосифу»;
лирика эпическая – «Сказ про циклопа одноглазого»;
лирика любовная – «Не плач Маринка»;
лирика романтическая – «Пазлы», «Спасибо за имя»;
лирика повествовательная – «Встречи в горах, степи»;
лирика трагическая (на злобу дня) – «А321 обратный отсчёт»;
на день рожденье – «Пятьдесят четыре осени»;
диалог – «Раз в сто лет»;
экспериментальная поэзия – «Как долго длится ночь. Вариация».
Корпус стихотворений состоит из лирических и лирических в сочетании со всевозможными эстетическими доминантами: трагической, драматической, философской, городской и т.д. Из них больше всего по объёму занимает драматическая лирика – 13 стихотворений и поэма. Далее произведения распределяются следующим образом. Лирика и автобиографические стихи – по 17 стихотворений, философская лирика – 8 стихотворений, дружеское послание – 8 стихотворений, трансцендентальная – 6 стихотворений, на смерть – 4 стихотворения. В городской лирике, элегии, посвящении и эпистолярном жанре – по три стихотворения в каждом жанре. В рондо, пейзаже, репортажном, гражданском, мифологическом, романтическом, портретном, народном и ироническом жанрах – по два стихотворения в каждом. В жанрах страстей, на злобу дня, на день рожденье, диалоге, любовном, повествовательном, экспериментальном – по одному стихотворению в каждом. Из этой статистики видно, что лирические произведения постепенно насыщаются такими красками как философия, драма, трагедия, автобиография и другими. Драматическая линия пронизывает все три года творчества, и можно сказать, что моё направление - драматическое, к которому присовокупляется и трагическая лирика.
Поэма «Песня Бразуки» - психологическая драма. Это самый смелый эксперимент в моей поэтической практике. В поэме намешано много стилей, причём этот процесс осуществлялся не заранее намеченным планом, а спонтанно по мере поступления очередных глав.
Лирика библейская – главы «Семь Ангелов:один Чёрт» (драматическая) и «Матч Германия-Аргентина». Причём в «Матче Германия-Аргентина» стоит одна единственная цитата из Библии, никакого другого текста больше в ней нет. Не могу сказать точно, как называется такой стиль в стихосложении, возможно, минимализм или модернизм.
Лирика – пролог, эпилог, главы «День первый», «Матч Нидерланды-Бразилия».
Лирика драматическая – глава «Распятье по мессински».
Газетный стиль – глава «Ваш лучший – наш худший» (сказались навыки профессии журналиста).
Ода – глава «Ода Ховарду».
Прочитав залпом все сонеты Уильяма Шекспира, как отклик на них появилось стихотворение «После прочтения сонет», правда, не в жанре сонета, хотя не одно поколение пробовало писать в этом стиле. Мне он оказался не по душе в связи с его ограниченной формой в 14 строк и чувства зажатости в заданные рамки. Написав ещё ранее стихотворение «Птица Феликс» в аналогичных рамочных условиях (форма рондо), где много мыслей из-за ограниченности жанра остались за кадром произведения, я отказалась писать в форме сонета вообще. Хотя надо сказать, что ранее его воспевала сразу в двух стихотворениях: «Розе заилийской» и «Музыке терцины».
К изучению новых жанров, стилей, форм стихосложения подтолкнуло монотонное хождение по замкнутому кругу в написании стихов в виде катрен (четверостиший), которые как заезженная пластинка крутились и крутились в моём воображении. Так появились стихотворения разных жанров, строф, рифм, стилей.
Отголосок этой статьи звучит в статье "Зазеркалье не бастарда" http://www.stihi.ru/2016/01/19/6583