Как только расцарапает петух
Деревни тишь рассветную тирадой...
Он в предвкушении робинзонады
Нырнет в редеющую темноту.
За крайним домом на зады свернув,
Почти тайком, как часто делал раньше,
Скользнет в овраг за старой водокачкой,
Войдя в туман как в сказочную тьму.
И, вдруг, он ощутит себя другим:
Бездумным, восьмилетним, загорелым;
Заметит стрекозу, что ошалело
Выписывает рядом с ним круги.
Рванет тропинкой узкой до воды,
Проскочит вихрем через дебри ивы
И, с видом чрезвычайно горделивым,
На старом пне разложит скромный быт.
Забросит снасть, отдышится, зевнет
И, погружаясь глубже в наважденье,
Увидит, как из детства привиденьем
Пылит машина на маслозавод;
И там же, за рекой, как за чертой
Миров, ведет пастух коров на поле,
Цветет чабрец, но весь пейзаж мозолят
Руины фермы, щерясь пустотой.
А здесь прохладно: шелестит камыш,
И с ветром от невидимой ограды
Отцовский голос тянется с досадой,
Мол, здесь бы донку - мясо или мышь...
Река, рыбак, пейзаж - все начеку.
Клюет! В мужской груди на этом старте
Трепещет сердце детское в азарте,
Приплясывая будто поплавку.