Сливовый джем на лезвии холодного ножа,
В стакане лед и пара брошенных навскидку фраз -
В нашем обществе никто еще так не ржал,
Смотря в холодный омут пепельно-голубых глаз.
Никто еще так не рыдал под горящими порывами убеждений,
Что его жизнь вовсе не жалкая пародия абсолюта,
И, может, найдется еще минута,
Когда полностью изменится ход его привычных суждений.
Может, еще настанет тот призрачный эфемерный отклик лорнета,
Когда проснутся, в оковах полуденной пыли, мусорные мешки -
От этих мыслей травмируются лобные доли, выворачивает кишки -
А в нотной тетради еще не окончена недавно зачатая на кафеле ванной сонета.
Свет флуоресцентных, энергосберегающих белых ламп
Согревает остывшие руки, схватившиеся за подол легких кружев весны,
И поется душевная драма разболевшейся поутру десны -
Записаны претензии к жизни в моей книге жалоб.
На носках вешу, стоя у заплеванных перил в прокуренном кубе подъезда,
Вверх ногами лежу, изучая глаза голубей, стоящих на палубе нефтяного в своей черноте насеста,
Изучаю по учебнику истории традиции положения четвертого тоталитарного партсъезда,
Бросаю в пролет охапку отравленных слов, как руками букет, невеста.
И что-то во мне умирает внутри, заставляя задыхаться от каждого резкого крика,
Оживает снаружи, отражаясь трещинами на лице фарфоровой готической куклы,
И свечи парафиновые в канделябрах рук от дыхания боли потухли,
Озаряя своей темнотой потерянность изможденного бледного исхудавшего лика.
Портрет Дориана Грея покоится на пласте рожденной упавшими кометами полки,
В стене заключен вбитыми в крест Иисуса гвоздями проклятый милый год -
Заберите, прошу, мою боль, я хочу увидеть вечерний на небе восход!
Выньте из локтевых сгибов зараженные чернедью вен расплавленные иголки!
И хочется выблевать ком душевных страданий, что разъедает меня, каждый ****ный прожитый день, изнутри,
Завернуться в скандинавские теплые пледы древних монахов,
Но верно храню на каминной полке в серебряной урне прошлых времен догоревший прах,
И кричу в пустоту, срывая прокуренный голос, до хрипоты...