Бог решил закурить и поджег фитилем наш город,
этот сгусток из тел на просторах парящей глыбы.
Ты идешь мне навстречу и, несмотря на холод,
во все тридцать два зуба старательно тянешь лыбу.
На окраинах города массово всё поистлело,
пепелища сменили районы, некогда спальные.
Я пытаюсь не верить, но чувствую, чувствую телом -
и до нас доберется Господень огонь поквартально.
У людей на центральном проспекте растет тревога,
языком ловят дети снежинки, парящие в танце.
Невдомек им пока, что весь снег - лишь с сигары Бога
пепел хрупких костей до сих пор существующих наций.
Как взревела толпа, как им страшно! А мы смеемся,
вспоминая как летом дурачились знойным в большой реке.
Мы бежим по проспекту, там красное что-то льётся,
так похожее цветом на руж совиньон каберне.
Облака словно рваные пятна застлали небо,
город кровью пропитан, нос - гарью, а уши - визгом.
Мы вбегаем в подъезд, там небрежно начерчено мелом:
"Умирай, оболочка, нет в жизни и капли смысла".
Я хватаю тебя за рукав, мы взбираемся вверх на крышу.
Расстелив свои куртки, сидим мы и смотрим вдаль.
Мы окутаны пеплом и очень спокойно дышим,
нам не жаль этот город, нам совсем ничего не жаль.
И я плачу, конечно же, лишь от проклятого дыма.
(Будто Дьявол теперь на правах витолье у Всевышнего).
Лучше пусть он в другой раз закурит обычную "Приму",
чем таких вот, как мы - очень юных и недолюбивших.
Мы лежим, улыбаясь, и тлеем на многоэтажке -
дети мира погибшего из бесконечно многих.
И, призвав себе новую музу последней затяжкой,
затушил Бог свою сигару, швырнув под ноги.