Покинуто у озера и одиноко:
Калины крапчатые кружева,
Она раскидиста и невысока,
Гроздями «полушалка» кровава.
Уж, улетая, журавли стенали кличи,
Им, улетевшим, словно бы застыла вслед
И иступлёно с ней соперничают дички,
Своим обилием багровости ранет.
Окружностью «багетовая» рама,
Слоится льдинками и инкрустацией снежка.
На роскоши сронённого лесного хлама,
Что осень ветром постелила «в» бережка.
Воды, зеркальные рябят, чернила,
Темнеют, зраком отражая тучу,
Она унылостью, придя, залила,
Пейзаж, пред снежной чернью нахлобучив.
На фоне от того калина живописней:
Её, огнём запалов, ярки гроздья,
Листва, вкруг «обнажившихся», как позолота, кислиц
Осин трепещущие леденцовы козлы.
Хвои и пряности листвы прозрачен дух,
Лапы пихты, как срез на бляшке малахита.
Стоят все хвойники, накалывая снежный пух,
«Просеянный» через небесны сита.
Кедрач не сбросил ещё шишек стук,
Пленяет, словно огрузив себя «перстнями»,
Да сосны, в небо, утыкаясь, вдруг,
«Своим», что мелкие, на мох, стряхнув, пеняют.
Ещё немного и последний лист
Уткнётся обречённо в одр-постель.
А ветер, стылый пианист,
Порхнёт по клавишам снегов и … зазвучит метель.
Вокруг неисчислима роскошь видов,
Но в тишине, в повинности мгновения,
Как апогей, как выплеск от обиды,
Как жертва – только всё простится гению.