Светит месяц, ночь ясна;
Чарка выпита до дна.
А. Пушкин "Похоронная песня..."
Из избы, как из берлоги,
вылезает, еле жив,
поразмять больные ноги
Петя, местный старожил.
Тянут жилы, ноют кости,
поясница, словно жесть.
Он бредёт к соседке в гости,
чтобы выпить и поесть.
Та уже опохмелилась,
глазом-бусиной косит:
"Ну, скажи ты мне на милость –
ты кода-нить будешь сыт?
Я тебе не ларь бездонный,
у самой два сына пьют,
и не в дом, а всё – из дома.
Был да вышел твой приют".
Слово за слово – до драки,
брань почище «дурака».
На подмогу господарке
два подвыпивших сынка.
Травит бывшая подруга
псом голодного Петра.
Верный пёс под злую ругань
гонит друга со двора.
Ветер стынет от озноба
человеческих страстей
и глядит сторожко в оба
то на пса, то на людей.
И понять не может ветер:
кроме шкуры, чем ещё
отличается от Пети
одичалое зверьё?
Ветром воющим захватан,
им же до костей истёрт,
Петя тащится обратно,
то ли жив, а то ли мёртв.
И у самого крылечка,
никому ни сват, ни брат,
падает... Белёсой свечкой
еле теплится закат.
Плоскодонкой уплывает
в полусумраке крыльцо.
Светлым призрачным овалом
стынет Петино лицо.
...Голос милый: баю-баю
и молочных рук тепло,
и макушку, словно раем,
поцелуем обожгло...