Другу детства Евгению Сеифидинову
Не тётка – голод.
Холод – не брательник.
Мы гуртовались, мужики – мальчишки,
Впрягались в тачки – веселей артельно –
И подавались к лесу по дровишки.
Тощи послевоенные харчи.
Мы против роста вдвое меньше весим.
Прошла коса по городам и весям –
Шумело Займище когда-то лесом –
Остались пни. По-нашему – корчи.
Еловый пень сойдёт на дурака,
Податливы распластанные корни.
А доберись-ка ты до «бурака»
Соснового – узнаешь, что уморней.
Иззубрены лопата и топор,
Меж корневищ – горстями, как лопатой.
Невелика печаль, что пальцы стёр, –
Опять торчат коленки мословато
Из дыр, вчера заштопанных заплатой.
Подался корч.
В оси скрипит песок,
И катит по заушью пот просяный,
И словно дятел долбится в висок,
И застывает на ладонях сок
Мозольный, несмываемый, смоляный.
Привёз – аминь.
Теперь чуток остынь.
Вбей главный клин уверенно и точно,
Потом расщель подклиньями расклинь
И на разрыв вгоняй беспроволочно.
— Пылки дрова! – затопит мама печь. –
Пылки, да вот стреляют, как патроны.
При хлопотах дотронется до плеч
И на вихры на миг ладонь уронит.
А вечером, в тепле за коменком,
Под вой пурги, в мигании коптилки,
Как сладко погрузиться в толстый том!
К утру уснуть. И полететь потом,
Как будто кто–то подхватил на вскрылки.
Ну вот, опять припомнилось хрычу...
Вот так и льют сентиментальным ливнем.
Молчу, мой юный оппонент, молчу.
А вспомнилось?
Хотел воздать корчу,
Учившему меня системе клиньев.